Поэт и прозаик Апухтин
Приехав первый раз в Болхов, и оказавшись в центре города, рядом со Спасо-Преображенским собором, я невольно обратил внимание на памятник, стоявший в тени деревьев. Надпись на нем гласила:
«Болхов – Родина русского поэта Алексея Николаевича Апухтина»
И далее такие строки:
«Покой отошедшим и счастье живым, И слава им вечная вместе. Пусть будет союз наш, навек не рушим Во имя отчизны и чести!»
Надо же, какие точные слова выбрали земляки поэта… Они взяты из стихотворения, посвященного памяти друзьям, с которыми Алексей Апухтин учился когда-то в Петербургском Училище Правоведения. И слова эти, без преувеличения, подошли бы ко многим явлениям настоящего и прошлого в истории нашего Отечества.
«Алексей Апухтин. Какое знакомое имя», — подумал я тогда, первый раз проходя мимо этого памятника. И к стыду своему, больше ничего об Апухтине не смог вспомнить.
Памятник Алексею Апухтину в Болхове.
А ведь руководство того самого Училища Правоведения предрекало Алексею Апухтину литературную славу самого Пушкина. На то были все основания. А он в 60-е годы XIX столетия, в разгар Александровских реформ, на пике своей известности, вдруг категорически отказался публиковать свои произведения в печати. А затем, более двадцати лет, писал, как принято теперь говорить, в стол.
Александр Блок назовет тот период в истории России «глухими апухтинскими временами». Как раз тогда ощущение больших надежд на перемены и общественный подъем в стране, сменилось глухой реакцией восьмидесятых.
Вот как писал об этом сам поэт в 1876 году:
Ночи безумные, ночи бессонные, Речи несвязные, взоры усталые... Ночи, последним огнем озаренные, Осени мертвой цветы запоздалые! Пусть даже время рукой беспощадною Мне указало, что было в вас ложного, Все же лечу я к вам памятью жадною, В прошлом ответа ищу невозможного... Вкрадчивым шепотом вы заглушаете Звуки дневные, несносные, шумные... В тихую ночь вы мой сон отгоняете, Ночи бессонные, ночи безумные!
Для друзей Алексей Апухтин был закадычным и лучшим товарищем. А для кого-то даже необычайно загадочной личностью. Этот ореол вокруг его имени так и сохранился до наших дней. Однако лучше всего знали его, конечно же, современники. Потому я и хочу обратиться к их воспоминаниям.
И один из них — Модест Чайковский – брат композитора Петра Чайковского – написал биографический очерк, посвященный поэту. Он был опубликован в первом однотомном собрании его сочинений, которое вышло в свет в 1896 году. На мой взгляд, все, что было написано потом об Апухтине – это, скорее, интерпретация сказанного его другом — Модестом Чайковским. К его высказываниям я добавлю только поэтические строки самого поэта.
Модест Чайковский
Напомню, Модест Чайковский тоже, как его брат — Петр Чайковский — и будущий поэт — Алексей Апухтин — окончил Петербургское училище Правоведения. Последующую свою жизнь он посвятил искусству. Занимаясь все же государственной службой, он стал известным драматургом, оперным либреттистом, переводчиком и театральным критиком. Вот как он начинает повествование о своем друге:
«Алексей Апухтин родился 15 ноября 1840 года в городе Болхов Орловской губернии, ближайшем от своего родового имения деревни Павлодар. Род Апухтиных старинный, дворянский. Отец поэта отставной майор Николай Федорович, уже в зрелых летах женился на Марье Андреевне Желябужской, девушке тоже древнего дворянского происхождения. Первенцем этого брака стал Алексей Николаевич.
Детство его протекало среди нежного ухода и заботливости матери, женщины, выдававшейся по уму и образованию. Рано проявившиеся поразительные способности ребенка, его болезненность и слабость были причинами, исключительно связавшими самой беспредельной любовью мать и сына.
Братья Алексея были настолько моложе его, что не могли учиться с ним вместе. И весь свой пыл материнской любви, все сокровища своего недюжинного по тогдашнему времени образования Марья Андреевна сосредоточила на воспитании своего первенца. Сверх того, феноменальные способности его внушали молодой матери сознание особенной ответственности, возложенной на нее судьбою. Отсюда, кроме исключительных забот о его воспитании, вытекало также и исключительное положение Алексея в семействе.
Братья Апухтины.
Эта привычка первенствовать, привитая с раннего детства, избалованность семейного кумира, на всю жизнь поэта наложили особый отпечаток в его отношениях с людьми. Смягченные умом и врожденным тактом, эти привычки баловня придавали какую-то оригинальную окраску общению с этой необыкновенной личностью. Правда, что талант, блестящее остроумие и внешние условия его болезненности поддерживали его права на совершенно особое положение в обществе. Баловнем людей он начал жизнь, баловнем сошел в могилу…
В ответ на граничившую с обожанием нежность матери, Алексей Николаевич платил одной из таких привязанностей, которые поглощают всю нежность души, заставляют звучать все струны сердца одним аккордом немолчного благоговения и восторга. Все родственные и дружеские отношения, все сердечные увлечения его жизни после кончины Марьи Андреевны, были только обломками этого храма сыновьей любви.
Мать Алексея Апухтина — Марья Андреевна.
Память о матери была жива в нем до последних дней, но как святая святых души сохранялась от вторжения посторонних. И очень редко, только самым избранным из окружавших его лиц, поверял он неостывшую и глубокую скорбь об ее утрате. Только вследствие этого сохранилось так мало воспоминаний его первого детства. Вспоминать о нем, значило говорить о матери, а вспоминать ее имя всуе ему было больно. Но зато если он заговаривал об этом периоде жизни, то с такой ясностью и отчетливостью, что несомненна была неугасимая живость всех детских впечатлений в глубине глубин его сердца», — пишет Модест Чайковский.
Эти глубокие чувства скорби о матери звучат в нескольких стихотворениях, написанных поэтом после ее смерти:
Когда был я ребенком, родная моя, Если детское горе томило меня, Я к тебе приходил, и мой плач утихал: На груди у тебя я в слезах засыпал. Я пришел к тебе вновь... Ты лежишь тут одна, Твоя келья темна, твоя ночь холодна, Ни привета кругом, ни росы, ни огня... Я пришел к тебе... жизнь истомила меня. О, возьми, обними, уврачуй, успокой Мое сердце больное рукою родной, О, скорей бы к тебе мне, как прежде, на грудь, О, скорей бы мне там задремать и заснуть. 11 июня 1859 год
Возвращаясь к очерку Модеста Чайковского, посвященного памяти поэта Алексея Апухтина, читаем:
«Незадолго до кончины, Алексей Николаевич мне рассказывал о ежегодных поездках с матерью для говенья в Оптину пустынь, к великому старцу Макарию. Какой непередаваемой прелестью дышал его рассказ! «Такой массы и таких чудных цветков, как в Оптином скиту, — говорил он, — я уже потом во всю мою жизнь не знал. Мне теперь кажется, что я видел там голубую георгину даже…» Воспоминание этой обители отразилось в его поэме «Год в монастыре».
Поэтический дар Алексея проявился очень рано. Сначала он выражался в страсти к чтению и к стихам. Причем, обнаружилась его изумительная память, во всей свежести сохранившаяся до самой кончины. Раз прочесть стихотворение почти значило для него уже выучить его наизусть. К 10-летнему возрасту он уже знал Пушкина и Лермонтова. Одновременно с их стихами, декламировал и свои собственные».
Он даже вспоминал: «Мне было девять лет, когда я написал первое стихотворение, которое теперь затеряно, но содержанием которого служила, мне кажется, религиозная молитва. В других стихотворениях, написанных дома, я воспевал то гения, то луну, то добродетель. Из этих заглавий уже видно, что я не обращал никакого внимания на собственные впечатления, а повторял с чужого голоса старые, избитые мысли». Вот одно из самых ранних стихотворений, написанных им в 12 лет. В нем уже тогда появляется грустная нотка, которая звучит затем на протяжении всей жизни поэта:
Что мне делать одинокому? Только все грустить Да по милой по сторонушке Горьки слезы лить. Целый век мне лишь кручиниться Дан удел судьбой. Подопру я, став у дерева, Голову рукой. Посмотрю на небо тихое, Слезы вдруг полью И родную, заунывную Песню запою: Понеситесь, ветры буйные, По долам, горам, Погуляйте вы, родимые, По златым полям. Принесите вы мне весточку Из родной страны И напомните несчастному Про былые дни. Стану, стану я у дерева, Буду, буду вам внимать, И слова, слова заветные Стану повторять… О, страна, страна родимая! И люблю тебя, И к тебе стремится думою Вся душа моя... И я, бедный, призадумаюсь, Как теперь мне жить Да по милой по сторонушке Горьки слезы лить.
«В 1852 году Марья Андреевна отвезла своего любимца в Петербург, — пишет Модест Чайковский — и отдала в подготовительный класс Императорского Училища Правоведения. Там сразу феноменальный мальчик обратил на себя внимание и начальства, и товарищей. Поступлению его в 7-й класс училища уже предшествовала слава «будущего Пушкина».
Апухтин во время учебы.
Помимо тягостной разлуки с матерью, переход из семейной обстановки в училищную, не стал особенно тяжелым для юного поэта. Его талант, с большой яркостью, проявившийся уже тогда, и блестящие успехи в науках сразу же поставили его в глазах высшего начальства в исключительное положение. С другой стороны, природный юмор, остроумие и ореол «будущей знаменитости» выдвинули его на первый план среди товарищей. Он стал первенствовать среди них, как первенствовал в своей семье.
Алексей производил хорошее впечатление и на Августейшего Попечителя училища. Тот удостаивает его личными беседами и даже своими письмами. А директор училища Александр Языков, на время, свободное от занятий, поселил Алексея в своей квартире, и стал хлопотать о помещении в печати поэтических сочинений молодого поэта.
Благодаря этому, газета «Русский Инвалид» в 1854 году печатает стихотворение молодого Апухтина «Эпаминод», посвященное памяти адмирала Корнилова, а в 1855 году — «Подражание Арабскому». «Ода на рождение Великой Княжны Веры Константиновны» через посредничество Попечителя доходит до представителей Высочайшего двора. Редко кому при первых шагах своей деятельности приходилось встретить столько сочувствия и поощрения.
Не только семья, наставники и товарищи выказывали живой интерес к расцвету его таланта. На его долю выпало завидное счастье найти поддержку у таких писателей, как Иван Тургенев и Афанасий Фет. Еще юношей, во время каникул, он общался с ними, как с соседями и близкими Марье Андреевне людьми. Вступает, несмотря на разницу лет, в приятельские отношения, пользуется их советами и поддержкой».
Вот одно из его творений того времени:
Песня туманная, песня далекая, И бесконечная, и заунывная, Доля печальная, жизнь одинокая, Слез и страдания цепь непрерывная... Грустным аккордом она начинается... В звуках аккорда, простого и длинного, Слышу я, вопль из души вырывается, Вопль за утратою детства невинного. Далее звуков раскаты широкие - Юного сердца мечты благородные: Вера, терпения чувства высокие, Страсти живые, желанья свободные. Что же находим мы? В чувствах - страдания, В страсти - мученья залог бесконечного, В людях - обман... А мечты и желания? Боже мой! Много ли в них долговечного? Старость подходит часами невольными, Тише и тише аккорды печальные... Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными, Звуки кругом раздались погребальные... После... Но если и есть за могилою Песни иные, живые, веселые, Жаль нам допеть нашу песню унылую, Трудно нам сбросить оковы тяжелые!.. 29 февраля 1856, поэту было тогда 16 лет
«Во время всего пребывания в училище Алексей показал блестящие успехи, а при переходе из класса в класс, его награждали и считали одним из самых первых учеников.
Печальным же пятном такого светлого вступления в жизнь было здоровье и физическая слабость юноши. Знавшие Апухтина в эти годы, видели перед собой слабое, тщедушное создание, с задумчивыми глазами и с вечно подвязанной щекой. Весной 1858 года он оказался так болен, что не в силах был держать переходного экзамена. Потому поступает он в 1-й (последний) класс лишь осенью, а затем, в течение всего учебного года, живет в лазарете училища.
Самый радостный момент в жизни любого молодого человека – окончание учебы, для Алексея стало напротив временем самого тяжкого испытания и скорби. 23-го апреля 1859 года во время разгара выпускных экзаменов, скончалась Марья Андреевна. Это было горе, равное которому он уже не знал до конца своей жизни».
А чувство одиночества так и не покинет его никогда:
Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою: Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою! Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая, Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая, Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея... Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее! Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою: Жалят, язвят и кружатся над бедной моей головою! Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася другая, — Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах прожитая! Хочешь забыть, разлюбить, а всё любишь сильней и больнее... Эх, кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее! 1873 год
«Награжденный при выпуске из училища золотой медалью, Апухтин поступает на службу в департамент Министерства Юстиции. Служебная карьера не составила интереса его жизни, и к своим обязанностям чиновника он относится небрежно, как бы шутя. Его гораздо более занимала литературная деятельность и он выступает с небольшими стихотворениями в разных периодических изданиях того времени.
Алексей Апухтин со своими друзьями.
Дослужившись до звания младшего помощника столоначальника, он в конце 1862 года оставляет Министерство Юстиции, еще до этого удалившись в деревню. К тому же времени относится почти полное исчезновение его имени из заголовков периодических изданий. Восторженный поклонник Пушкина, Лермонтова, Баратынского и Тютчева, совершенно чуждый господствовавшему тогда направлению в изящной словесности, он не находит сочувствия характеру своей поэзии в литературных заправилах того времени и отказывается надолго от печатания своих стихотворений. Но литературной деятельности все-таки не прекращает, продолжает творить. А в 1863 году, в бытность свою в Орле в качестве старшего чиновника по особым поручениям при губернаторе, устраивает ряд публичных лекций о Пушкине.
В 1864 году Алексей Николаевич возвращается в Петербург, номинально причисляется к Министерству Внутренних дел, окончательно отказавшись от служебной карьеры. И уже до самой кончины только на небольшие промежутки времени покидает столицу.
Эти годы совпадают с проявлением того тяжелого недуга, который совершенно незаметно начал подкрадываться к нему еще ранее. И под конец, переродившись в водяную болезнь, свел его в могилу.
Недуг этот – ожирение – не поддававшийся никакому лечению, с годами довел его до состояния настоящего убожества. К счастью, однако, страданий в прямом смысле он не причинял. Алексей Николаевич мучился только в лежачем положении от затрудненного дыхания и при движении. В последнее время двадцать шагов, пройденных по комнате, уже было достаточно, чтобы вызвать одышку и утомление, от которых он не мог отделаться в течение нескольких минут».
Алексей Апухтин, 1870-е годы.
Вот одно из стихотворений того времени. В нем отражено то настроение, которое нередко посещало поэта:
Зачем в тиши ночной, из сумрака былого, Ты, роковая ночь, являешься мне снова И смотришь на меня со страхом и тоской? - То было уж давно... на станции глухой, Где ждал я поезда... Я помню, как сначала Дымился самовар и печь в углу трещала; Курил и слушал я часов шипевший бой, Далекий лай собак да сбоку, за стеной, Храпенье громкое... И вдруг, среди раздумья,- То было ль забытье, иль тяжкий миг безумья - Замолкло, замерло, потухло все кругом. Луна, как мертвый лик, глядела в мертвый дом, Сигара выпала из рук, и мне казалось, Что жизнь во мне самом внезапно оборвалась. Я все тогда забыл: кто я, зачем я тут? Казалось, что не я - другие люди ждут Другого поезда на станции убогой. Не мог я разобрать, их мало или много, Мне было все равно, что медлит поезд тот, Что опоздает он, что вовсе не придет... Не знаю, долго ли то длилось испытанье, Но тяжко и теперь о нем воспоминанье! С тех пор прошли года. В тиши немых могил Родных людей и чувств я много схоронил, Измен, страстей и зла вседневные картины По сердцу провели глубокие морщины, И с грузом опыта, с усталою душой Я вновь сижу один на станции глухой. Я поезда не жду, увы!.. пройдет он мимо... Мне нечего желать, и жить мне нестерпимо!
«Летом 1870 года наш поэт совершает давно задуманное паломничество в Святогорский монастырь на могилу Пушкина, а затем поселяется на Итальянской улице близ греческой церкви, в доме княгини Моссальской. В течение почти двадцати лет он живет в этой квартире, и внешний образ жизни его, бедной событиями, остается также, неизменен, как и местопребывание. Болезненное состояние его возрастает и некоторая подвижность – выражающаяся в первое время этого периода в частых, но кратких отлучках в Москву, Ревель, Киев, два раза за границу и в Орловскую губернию – постепенно замедляется и окончательно прекращается за несколько лет до кончины.
Из двух путешествий в другие страны, первое совершается исключительно для лечения – в Карлсбад и оставляет очень незначительный след в его воспоминаниях. Второе же, сделанное ради удовольствия в северную Германию, южную Францию и затем в Милан и Венецию, гораздо более понравилось ему. Но не настолько, чтобы рассеять то равнодушие, почти презрение, которое он всегда выказывал всему чужеземному. Несмотря на очень светлые воспоминания этой поездки в Италию, он, располагая временем и средствами, все-таки никогда туда уже не вернулся.
В начале восьмидесятых годов, хотя произведения Апухтина не появляются в печати, он по-прежнему остается настоящей литературной знаменитостью. Его стихотворения в рукописи расходятся в огромном количестве, и имя его становится популярным в обществе, в котором он вращается, они проникают и в литературные круги, актеры и декламаторы читают их с эстрады.
Только к середине восьмидесятых годов, Алексей Апухтин уступает уговорам и просьбам почитателей его таланта. Он решается снять им самим наложенный запрет на печатание своих стихов. С 1884 года его имя украшает лучшие периодические издания: «Вестник Европы», «Русскую мысль», «Северный вестник», а в 1886 году появляется собрание его стихотворений. Изданное в количестве 3000 экземпляров, оно быстро расходится.
В 1889 году Алексей Николаевич покидает свою квартиру на Итальянской и переселяется на Кирпичную улицу в дом Жедринского. С этим переездом связано начало нового этапа в его творчестве. Он становится прозаиком. И для начала задумывает большой роман, рисующий эпоху перехода от времени Императора Николая I к периоду великих реформ следовавшего затем царствования. Но едва доведя роман до написания четверти начертанного плана, откладывает его и пишет подряд три повести: «Из архива графини Д.», «Дневник Павлика Дольского» и «Между жизнью и смертью».
В его собственном чтении, кстати сказать, превосходном, все три произведения имеют огромный успех среди слушателей самого разного рода. Но никакие восторженные отзывы людей, знающих и понимающих, никакие просьбы и уговоры издателей не вызывают у Алексея Николаевича дать согласие на их публикацию.
Весною 1891 года у него появляются первые грозные проявления водяной болезни. Благодаря энергетическому лечению, страшные симптомы почти проходят и возвращаются только два года спустя, в феврале 1893 года. Все усилия победить болезнь на этот раз были безуспешны. С февраля по август продолжалась неустанная борьба со смертью. В середине лета некоторое чисто внешнее облегчение дало возможность бедному страдальцу переехать на новую квартиру на Миллионной улице, где скоро настало последнее ухудшение и затем – смерть. 17 августа 1893 года Алексей Николаевич тихо скончался». Из-за физических и моральных страданий в последние годы Алексей Апухтин чувствовал себя очень одиноко, несмотря на то, что вокруг него всегда было много людей.
Всё, чем я жил, в чем ждал отрады, Слова развеяли твои… Так снег последний без пощады Уносят вешние ручьи… И целый день с насмешкой злою, Другие речи заглушив, Они носились надо мною, Как неотвязчивый мотив. Один я. Длится ночь немая. Покоя нет душе моей… О, как томит меня, пугая, Холодный мрак грядущих дней! Ты не согреешь этот холод, Ты не осветишь эту тьму… Твои слова, как тяжкий молот, Стучат по сердцу моему.
Несмотря на все размышления Алексея Апухтина о вере и неверии, он уходит из жизни как истинно православный христианин. «Накануне смерти он пожелал видеть священника, сам сделал все распоряжения для принятия его, приказал одеть себя во все чистое и исповедовался и причащался, сняв халат, в одном чистом белье. Исповедовал его молодой священник-магистр, которого после исповеди, длившейся 25 минут спросили: «Как Вы находите, батюшка, была ли исповедь искренней?» На что священник ответил: «Я желал бы, чтобы всякий умирающий отходил от жизни так, после такой исповеди, как этот господин…»
Алексей Апухтин на смертном одре.
Позже в газете «Гражданин» появились такие сообщения: «Сегодня в маленьком кружке приятелей предали земле тело бедного Апухтина…».
Были и неоднозначные отзывы о личности и поэтическом творчестве поэта, Но они вышли уже позднее:
«Поэзия его в области нашей литературы всегда будет производить грустное впечатление прекрасного храма, талантливо задуманного, но недостроенного…»;
Или:
«Апухтин является жертвой воспитавшей его среды не только как человек, но и как поэт…»;
А еще:
«Апухтин имел несчастье быть одаренным сверх поэтического таланта, весьма недюжинным умом и сердцем, жаждущим любви и участия, способным любить нежно и самоотверженно…». Сам Алексей Апухтин понимал, что, как и многие из нас, «он не был образцом добродетели», но «бесчестных поступков не совершал».
Много любил он, любовь изменяла, Дружба… увы, изменила и та; Зависть к ней тихо подкралась сначала, С завистью вместе пришла клевета. Скрылись друзья, отвернулися братья… Господи, Господи, видел Ты Сам, Как шевельнулись впервые проклятья Счастью былому, вчерашним мечтам; Как постепенно, в тоске изнывая, Видя одни лишь неправды земли, Ожесточилась душа молодая, Как одинокие слезы текли; Как наконец, утомяся борьбою, Возненавидя себя и людей, Он усомнился скорбящей душою В мудрости мира и в правде Твоей! Скучной толпой проносилися годы, Бури стихали, яснел его путь… Изредка только, как гул непогоды, Память стучала в разбитую грудь. Только что тихие дни засияли — Смерть на пороге… откуда? зачем? С воплем бессилия, с криком печали Он повалился недвижен и нем. Вот он, смотрите, лежит без дыханья… Боже! к чему он родился и рос? Эти сомненья, измены, страданья, - Боже, зачем же он их перенес? Пусть хоть слеза над усопшим прольется, Пусть хоть теперь замолчит клевета… Сердце, горячее сердце не бьется, Вежды сомкнуты, безмолвны уста. Скоро нещадное, грозное тленье Ляжет печатью на нем роковой… Дай ему, Боже, грехов отпущенье, Дай ему вечный покой!
«После матери главную роль в духовной жизни Алексея Апухтина играл Александр Пушкин, — пишет в своих воспоминаниях Модест Чайковский. — «С детских лет», по его собственному выражению, «он обожал и знал наизусть любимого поэта» и до самой кончины неизменно оставался верен своему культу.
Пушкин – поэт, драматург, романист и человек были в одинаковой степени возвышенным идеалом всей его жизни. Апухтин не только поклонялся ему как величайшему писателю, он его любил, как любят живых людей, со всеми их недостатками. Говорить о нем он не мог без умиления и в зрелых летах, как в детстве, чтил память его в самых трогательных проявлениях чисто сыновьей любви.
Александр Пушкин
Ради «великого учителя» Алексей Николаевич решился на такие действия, которые всем лицам близко его знавшим, кажутся совершенно ему несвойственными. Питая какой-то болезненный страх к «улице», толпе, публике, он вдруг публично выступает в Орле на кафедре в качестве лектора о Пушкине.
Изнеженный, не любящий никаких внешних беспокойств, считающий путешествие в купе 1-го класса «тяжким наказанием», боязливый даже во время езды в карете по городу, он отваживается на путешествие при полном отсутствии комфорта, в Святогорский монастырь. Только для того, чтобы поклониться могиле великого поэта. По дороге он подвергается опасности. Двое бродяг пытаются остановить тарантас. И только благодаря энергии спутника и хорошим лошадям, он избегает большой неприятности, а может быть и смерти.
Очень недоверчиво относящийся к людям, с саркастической улыбкой глядящий на суету людскую, постоянно боящийся быть смешным в собственных глазах, очень щепетильный во всяких разговорах о деньгах, он вдруг начинает суетиться, ездит, просит, чтобы собрать сумму на памятник Пушкину. Затем к 400 рублям, собранным им, присоединяет еще своих 100 рублей.
Враг всяких юбилеев и торжественных собраний, где неизбежно является приподнятость тона и преувеличение значения празднуемого события, он грустит в день открытия памятника Пушкину в Москве и жалуется, что никто не вспомнил пригласить его на торжество.
Вот что он пишет своему другу Петру Чайковскому в тот день: «В этот знаменательный день, пока на бульваре сердца России открывали плохой памятник великому поэту, причем ругались и дрались, чтобы не потерять привычки, бедный, всеми забытый поэт Апухтин сидел на своем диване и томился размышлениями самого грустного свойства. Он думал, что имеет не меньшее право принять участие в празднике. Ведь он с детских лет обожал и знал наизусть любимого поэта. Он всеми силами защищал вышедшее тогда из моды и поруганное знамя. Сверх того, ему казалось, что если бы воскрес Пушкин, то предпочел бы его, Апухтина, стихи, стихам других. Конечно, он мог бы напомнить о себе, но не сделал этого из скромности, а может быть из гордости. Так или иначе, но он забытый. И целый день преследовали его эти мысли, которые, по возвращении домой, разрешились приливом кромешной тоски. Чтобы развлечься, он надел белый халат, зажег все свечи и начал декламировать любимые стихотворения Пушкина, переходя с кресла на кресло и проливая обильные слезы. Он был смешон и немножко жалок».
«Другими светочами художественного развития Алексея Николаевича, — пишет Модест Чайковский — но значительно меньше влиявшими на него, были Лермонтов, но только как стихотворец, Грибоедов, как творец «Горе от ума», и Баратынский — этот поэт для немногих. Он изучал и знал их творения наизусть. Ни одним стихом их нельзя было привести его в замешательство или заблуждение.
Апухтин никогда не мог понять высокого значения произведений Гоголя. И совершеннейшие из них, «Мертвые души» и «Ревизора» считал слабейшими.
Из иностранных языков Апухтин знал только французский, поэтому великие итальянцы, англичане и немцы почти не имели влияния на его творчество. Среди французов любимейшими учителями его были Андре Шенье и Альфред Мюссе. Виктор Гюго, как поэт, оставался ему всегда чужд: он, скорее, ценил его, как автора «Notre Dame» и «Тружеников моря». Но вообще вследствие привитого с детства чувства какой-то исключительно горячей любви ко всему родному, русскому, Апухтин смолоду до конца жизни проявлял относительную холодность ко всем явлениям западной литературной жизни.
Русская природа, русские люди, русское искусство и русская история составляли для него основной, можно сказать, исключительный интерес существования.
Алексей Апухтин
Как почти все родственные чувства Апухтина были поглощены любовью к матери, как любовь к России отодвигала на второй план живое отношение ко всему иностранному, так же среди искусств любовь к литературе, и из всех литератур к русской, почти исключала любовь к другим искусствам. Рядом с именем любимого поэта в его мнении стояло имя графа Льва Николаевича Толстого. Когда в пятидесятых годах явились в печати первые произведения его без подписи, Апухтин сразу, в числе очень немногих, оценил красоту их.
Из других современных ему писателей почтеннейшее место в его мнении занимали: Федор Тютчев, а вслед за ним Афанасий Фет, граф Алексей Толстой и отчасти Яков Полонский. А Иван Тургенев, Федор Достоевский и Александр Островский после графа Льва Толстого были любимейшими его авторами, но далеко не во всех их произведениях.
Вслед за литературой Апухтин более всего интересовался историей, как во всем, конечно, русской и, преимущественно прошлого столетия. Наши исторические журналы и издания были его постоянным чтением. Наиболее пленял и захватывал его интерес – век Екатерины. Среди исторических лиц в его уме эта величественная фигура царила так же властно и всепоглощающе как мать, Россия, Пушкин, и Лев Толстой, каждый в своей области. Малейшие подробности частной жизни монархии, так же, как и все великое, что она совершила, были им изучены во всех подробностях.
Из других искусств, драматическое и музыкальное, единственно играли некоторую роль в жизни Апухтина. Но в том и другом дальше самого скромного дилетантизма он не заходил. Оставаясь верным себе, он и тут родной театр и родную музыку предпочитал чужеземным…
В музыке он искренно и восторженно относился только к «Руслану и Людмиле» Михаила Глинки, к «Русалке» Александра Даргомыжского и к «Евгению Онегину» своего друга Петра Чайковского. Пушкинское имя играло огромную роль в этой любви, но не главную… Как большинство дилетантов, с одинаковым удовольствием слушал истинно-прекрасное и шаблонно-пошлое. Романсы Глинки и цыганские песни одинаково вызывали в нем умиление и восторг…
Алексей Николаевич Апухтин при жизни пользовался вместе со славой писателя, известностью своего остроумия. Более чарующего, неисчерпаемо интересного, тонкого в наблюдениях, искрящегося меткими и изящными «словами» собеседника нельзя себе представить. Но при этом надо оговориться. Большинство людей, не имевших случая сталкиваться с ним в жизни, составили себе представление о нем как о каком-то Мефистофеле, зло и беспощадно осмеивающем все на свете.
Стоило появиться в обществе какой-нибудь едкой сатире, язвительному словцу, как оно неизбежно молвой приписывалось ни в чем не повинному Апухтину. Ничего невернее этого. Его натура слишком мечтательно-созерцательная, он был слишком безучастен к современности, слишком мало деятель, чтобы негодовать, карать и язвительно осмеивать. Внешние обстоятельства и более всего его болезненное состояние поставили его в положение зрителя, а не актера к общественной жизни. Она протекала мимо, почти его не затрагивая, и он глядел на нее с интересом, но бесстрастно, с легкой смешливой улыбкой. В ней не чувствовалось ничего жестокого, ядовитого, ничего сатирического. Это был просто необычайно тонкий наблюдатель, умевший высказываться ярко, картинно и с непередаваемым юмором. Главная прелесть его «словечек» и экспромтов заключалась в их неожиданности. В той быстроте, с которой он умел поворачивать вещи, освещая их смешные стороны, в интонации, в величаво-добродушной улыбке, с которой он произносил их. А главное, в той изящной прихотливой форме, в которую они облекались им. При малейшем уклонении от нее вся соль пропадала».
Вот один из ярких примеров – стихотворение «Первое апреля:
Денек веселый! с давних пор Обычай есть патриархальный У нас: и лгать, и всякий вздор Сегодня всем пороть нахально. Хоть ложь-то, впрочем, привилась Так хорошо к нам в самом деле, Что каждый день в году у нас Отчасти — первое апреля. Но вот N.N., приятель мой, Он вечно лжет и мрачен вечно; Не мудрено: его порой Бранят за то… Теперь беспечно Смеется, шутит… Как понять? А! понимаю: пустомеля Всем безопасно может врать: Сегодня первое апреля. Приносят мне письмо. Его Я чуть не рву от нетерпенья. Оно от друга моего. Однако что за удивленье! В нем столько чувства, даже честь Во всем: и в мыслях и на деле. Смотрю на надпись: так и есть! Читаю: первое апреля. — Откуда вы, друзья мои? Чайковский? — «Я сидел у Лего». — А ты, Селецкий? — «У Морни…» — А Эртель? — «У Кобылы пегой… — А Каратаев? — «Дома был…» — А Галкин? — «Прямо от Бореля…» — Как, что за чушь? Ах, я забыл, Ведь нынче первое апреля. Знакомых встретите… на вас Все смотрят с подозреньем тоже. «Скажите мне, который час?» — Вдруг спросят как-то злей и строже. — Такой-то.- «Ах, неправда, нет: Вы с нами пошутить хотели…» Что ж, нынче шутит целый свет: Сегодня первое апреля. А я теперь, наоборот, Способен даже больше верить: Сегодня всякий, правда, лжет, Зато не нужно лицемерить… Сегодня можно говорить Всю правду, метко в друга целя, Потом все в шутку обратить: «Сегодня первое апреля». Сегодня мне скажите вы, Что не берут в России взяток, Что город есть скверней Москвы, Что в «Пчелке» мало опечаток, Что в свете мало дураков… Вполне достигнете вы цели, Всему поверить я готов: Сегодня первое апреля. 1857 год
«Не одно остроумие составляло очарование общества Апухтина. Он был интересен и мил как в веселом настроении, когда с неподражаемым юмором и виртуозностью умел сообщать свое веселье другим, так и в меланхолическом. Тогда он декламировал… В каждом стихе, произносимом им слегка нараспев, как бы лаская каждое созвучие, слышалась такая любовь к музыке стиха, такая искренность и глубина поэтического настроения, что оно невольно сообщалось всем присутствующим.
Память его до самой кончины оставалась также феноменальной, как в детстве. Без большого преувеличения можно сказать, что почти все прекрасное в русской поэзии он знал наизусть и поэтому в его декламациях произведения Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Афанасия Фета, Федора Тютчева и других играли такую же роль, как и его собственные.
Эта способность импровизировать, сообщать свое настроение окружающим, то чаровать их остротами, шутками и экспромтами, то заставлять проникаться красотами поэзии, были причинами того баловства людей, которым он был окружен всю жизнь. И если бы от его произведений ничего не осталось, и память его нуждалась бы в выяснении его заслуг, то можно было бы помянуть и то, что, благодаря ему, любовь и интерес к русской поэзии проникали туда, где часто до него о ней ничего не знали.
Привычка быть центром внимания окружающих, желанным гостем всюду, куда он показывался, вместе с болезненным состоянием, приковывавшим его половину дня к дивану, породила ту пассивность в отношениях с людьми, которая мешала ему вращаться в кругу людей одной с ним профессии. Он видел только тех, кто к нему приходил, бывал там, куда его звали, где жаждали его присутствия. Жизнь не приучила его добиваться, искать. Он сам ни к кому не шел навстречу. Его собратья тоже, каждый увлеченный своим делом, без его напоминания о себе, не шли к нему.
Алексей Николаевич встречался почти со всеми великими современниками, и только Иван Тургенев и Афанасий Фет в молодости имели некоторое значение в его жизни. С другими: с Тютчевым, Некрасовым, Щербиной, Полонским, Майковым, Достоевским, Островским и прочими, он сталкивался только как светский человек.
Любые отношения с ними не играли никакой роли ни в его литературной деятельности, ни в жизни. Поэтому Апухтин никогда не принадлежал ни к какому литературному лагерю, если не считать таковым людей, объединенных культом художественной правды… Как литератор же, восторженно принимал все прекрасное, не справляясь о политических и философских убеждениях его создателя. Литературные симпатии Апухтина к личности писателей определялись только количеством и качеством тех художественных впечатлений, которые они ему давали.
Из того факта, что Апухтин не заботился о печатании своих стихотворений, небрежно относился к записыванию их, было бы неверно заключать, что он не дорожил ими потому, что они доставались ему легко. Что он, как Тютчев, по выражению Ивана Аксакова, «ронял» стихи, не заботясь о том, подберут их или нет. Исключая экспромты и детища мимолетного настроения, к которым, пожалуй, Апухтин относился по-тютчевски. «Ронять» свои серьезные творения он уже потому не мог, что они — плод тщательнейшего обдумывания и отделки, крепко сидели у него в памяти. И если не предавались им гласности, то исключительно потому, что он не признавал их достойными.
Мало того, даже произведения, получившие его санкцию на обнародование – туго и неохотно распространялись им. В основном в его собственной декламации, среди интимного круга приятелей. Он не только не навязывал своих стихов печати, но даже самым горячим поклонникам его музы лишь позволял (и далеко не всегда) их переписывать.
Очень редко доставлял он сам кому-нибудь свои стихи в переписанном виде. И это отнюдь не из лени. Еще менее по причине избалованности модного писателя. А исключительно вследствие строгого отношения к себе и глубочайшего благоговения к своему искусству.
Алексея Николаевича скорее можно было бы упрекнуть в избытке неумолимости к своим произведениям… Культ формы у него доходил до флоберовского фанатизма, и каждое стихотворение только тогда признавалось готовым выйти на свет Божий, когда единственное выражение замерцавшей в нем мысли было найдено. Отсюда та непринужденность, ясность и рельефность его стиха, которая, как все простое в прекрасном, – результат глубокого знания и большого труда, что составляет неоспоримое качество стихотворений Апухтина.
Все, что он хотел сказать, он сказал просто и понятно… Во всем, что он совершил на этом поприще, безграничная любовь к родине и родной поэзии, были основой, а неумолимое строгое отношение к себе верным и прочным руководителем в его стремлении внести посильную лепту в сокровищницу русской словесности».
Модест Чайковский
Из воспоминаний современников
Поэт и прозаик Апухтин
Часть 2
Известный русский поэт Алексей Апухтин никогда специально не учился написанию стихов. Все это делал он по велению души и сердца. Современники восхищались его талантом. А он, доводя до совершенства свои вирши, все равно не считал их выдающимися. Он просто называл себя обычным дилетантом, хотя литературному творчеству он посвятил всю свою жизнь. У него даже есть стихотворение «Дилетант». Хочу его напомнить:
Была пора: что было честно, Талантливо в родном краю, Сходилось дружески и тесно В литературную семью; Назваться автором решался Тогда не всякий спекулянт… И как смешон для всех казался Уединенный дилетант! Потом пришла пора иная: Россия встала ото сна, Литература молодая Ей оставалася верна: Добру, отчизне, мыслям чистым Служил писателя талант, И перед смелым публицистом Краснел ненужный дилетант! Но все непрочно в нашем веке… С тех пор как в номере любом Я мог прочесть о Льве Камбеке И не прочесть о Льве Толстом, Я перестал седлать Пегаса — Милей мне скромный Росинант! Что мне до русского Парнаса? Я — неизвестный дилетант! Я родился в семье дворянской (Чем буду мучиться по гроб), Моя фамилья не Вифанский, Отец мой не был протопоп… О хриях, жупеле и пекле Не испишу я фолиант, Меня под праздники не секли… Что ж делать мне, я дилетант! Я нахожу, и в том виновен, Что Пушкин был не идиот, Что выше сапогов Бетховен И что искусство не умрет, Чту имена (не знаю, кстати ль), Как, например, Шекспир и Дант… Ну, так какой же я писатель? Я дилетант, я дилетант!.. На площадях перед народом Я в пьяном виде не лежал, Стрижом, лукошком, бутербродом Своих противников не звал; Болезнью, брюхом или носом Их не корил, как пасквилянт, И не входил о них с доносом… Я дилетант, я дилетант!.. В грехе покаюся сугубом (Хоть нелегко сознаться в том): Знаком я с графом Соллогубом И с князем Вяземским знаком!.. Не подражая нравам скифов, Белье меняю, хоть не франт… Мне не родня Гиероглифов… Я дилетант, я дилетант!.. Я не ищу похвал текущих И не гонюсь за славой дня, И Лонгинов веков грядущих Пропустит, может быть, меня. Зато и в списке негодяев Не поместит меня педант: Я не Булгарин, не Минаев… Я, слава Богу, дилетант!..
Вот так скромно и незатейливо называл себя известный русский поэт Алексей Апухтин. Ну, а кое-кто из современников называл его поэтом упаднических настроений. Мол, смаковал все какие-то переживания несчастных рефлексирующих натур. Но это не так. Он никогда таковым не был.
Алексей Апухтин
Да, он не писал восторженных слов о высокопоставленных вельможах. И не описывал их подвиги и «славные» дела. А в основном интересовался окружающей жизнью. И при этом, видел много несчастья кругом, не принимал порочную лживость. Создавал поэтическую картину, которая являлась искренним и честным отражением окружающего мира.
Глубокая апухтинская поэзии вызывает сочувствие у автора к простому человеку, к его нелегкой, а порой, и безрадостной жизни. Он практически не писал острых, социальных и общественно значимых текстов. За что его тоже упрекали. Однако в его лирике так много социальной значимости, которая невольно читается между строк. И невольно не оставляет нас равнодушными к человеческим страданиям. Наоборот. В этом и сила его поэтического творчества. Потому его поэзия по-прежнему нам понятна и близка. Ну, вот хотя бы взять следующие строки. В них глубоко скрыты безрадостные оттенки, и мы их невольно чувствуем. Сказанное им, нам близко и понятно.
Проселок По Руси великой, без конца, без края, Тянется дорожка, узкая, кривая, Чрез леса да реки, по степям, по нивам, Все бежит куда-то шагом торопливым, И чудес хоть мало встретишь той дорогой, Но мне мил и близок вид ее убогой. Утро ли займется на небе румяном - Вся она росою блещет под туманом; Ветерок разносит из поляны сонной Скошенного сена запах благовонный; Все молчит, все дремлет, - в утреннем покое Только ржи мелькает море золотое, Да куда ни глянешь освеженным взором, Отовсюду веет тишью и простором. .......................................... По Руси великой, без конца, без края, Тянется дорожка, узкая, кривая. На большую съехал - впереди застава, Сзади пыль да версты... Смотришь, а направо Снова вьется путь мой лентою узорной - Тот же прихотливый, тот же непокорный! 6 июля 1858, поэту было 18 лет
Говорят, к поэзии Алексея Апухтина за прошедшие полтора века обращались более восьмидесяти музыкантов. Настолько мелодичными и выразительными являются его прекрасные стихи. Да, он обогатил жанр русского классического романса своей прекрасной поэзией. На его слова пишет музыку уже нынешнее поколение музыкантов. Настолько его тексты близки и понятны даже нашим современникам, хотя написаны были очень давно.
Алексей Апухтин за письменным столом.
Во время учебы в училище Правоведения Алексей Апухтин познакомился и подружился с Петром Чайковским. Они сидели за одной партой, в свободное время, куда-нибудь забившись ото всех, подолгу болтали обо всем, строили свои планы на будущее, бегали украдкой покурить. Все, как и в наше время у нынешних молодых.
Лёля (так звали его друзья Алексея), между прочим, заметно влиял на кругозор своего друга, незаметно обогащал его литературный вкус и расширял представление о российской словесности. Все это так между делом, в дружеской болтовне. Без пафоса, без громких слов. Мы-то теперь знаем, сколько прекрасной музыки написал потом великий композитор на сюжеты произведений Пушкина – неизменного кумира Апухтина.
А своему дорогому другу – Петру Чайковскому — Алексей посвятил несколько стихотворений. Вот одно из них:
Дорогой Едешь, едешь в гору, в гору... Солнце так и жжет; Ни души! Навстречу взору Только пыль встает. Вон, мечты мои волнуя, Будто столб вдали... Но уж цифры не могу я Различить в пыли. И томит меня дремою, Жарко в голове... Точно, помнишь, мы с тобою Едем по Неве. Все замолкло. Не колышет Сонная волна... Сердце жадно волей дышит, Негой грудь полна, И под мерное качанье Блещущей ладьи Мы молчим, тая дыханье В сладком забытьи... Но тряска моя телега, И далек мой путь, А до мирного ночлега Не могу заснуть. И опять все в гору, в гору Едешь, - и опять Те ж поля являют взору Ту ж пустую гладь. 15 июня 1856, поэту было 16 лет
Я уже говорил, что Алексей Апухтин родился в Болхове. Здесь в центре города есть памятник поэту. Болхов – это древний русский город, расположенный примерно в сорока километрах к северо-западу от Орла.
Первое упоминание о нем относится к 1196 году. Издавна город этот славится своими старинными храмами. И по-прежнему он сохранил свою самобытность. Даже городская застройка в нем, как и раньше, в основном деревянная.
Вот как описывал родные места Алексей Апухтин, где проходило его детство, в поэме «Село Колотовка». На мой взгляд, с того времени мало что вокруг изменилось.
На родине моей картины величавой Искать напрасно будет взор. Ни пышных городов, покрытых громкой славой, Ни цепи живописных гор, - Нет, только хижины; овраги да осины Среди желтеющей травы... И стелются кругом унылые равнины, Необозримы... и мертвы. На родине моей не светит просвещенье Лучами мирными нигде, Коснеют, мучатся и гибнут поколенья В бессмысленной вражде; Все грезы юности, водя сурово бровью, Поносит старый сибарит, А сын на труд отца, добытый часто кровью, С насмешкою глядит. На родине моей для женщины печально Проходят лучшие года; Весь век живет она рабынею опальной Под гнетом тяжкого труда; Богата - ну так будь ты куклою пустою, Бедна - мученьям нет конца... И рано старятся под жизнью трудовою Черты прелестного лица. На родине моей не слышно громких песен, Ликующих стихов; Как древний Вавилон, наш край угрюм и тесен Для звуков пламенных певцов. С погостов да из хат несется песня наша, Нуждою сложена, И льется через край наполненная чаша, Тоскою жгучею полна. На родине моей невесело живется С нуждой и горем пополам; Умрем - и ничего от нас не остается На пользу будущим векам. Всю жизнь одни мечты о счастии, о воле Среди тупых забот... И бедны те мечты, как бедно наше поле, Как беден наш народ. 1864 год
Сегодня в Болхове, где родился Алексей Апухтин, проживает около 9 с половиной тысяч жителей. Заметно меньше, чем в прежние времена. Молодежь в поисках лучшей доли перебирается поближе к столице. Там и работу можно найти, и заработки повыше.
Мне было интересно найти в этом городе места, так или иначе связанные с именем Алексея Апухтина. Они действительно есть, что меня очень порадовало.
К примеру, Болховская центральная районная библиотека, которая носит имя Алексея Апухтина. Эта библиотека была создана в 1900 году, как библиотека-читальня (причем, бесплатная) по разрешению епископа Орловского и Севского Никанора.
Литературный праздник у памятника Алексею Апухтину.
Первоначально эту библиотеку-читальню собирались разместить на первом этаже здания городской управы. Но почему-то это не произошло. И тогда болховский помещик, меценат Николай Джакелли купил и отремонтировал для библиотеки дом. Теперь в нем располагается Болховский педагогический колледж. А районная библиотека находится в здании, построенном еще купцами Войновыми. До революции в нем располагался первый в Болхове синематограф.
Памятный знак писателю Алексею Апухтину в Болхове.
Руководит районной библиотекой Лидия Фарафонова. Я заранее не договаривался с ней о встрече. Поэтому разговор у нас получился, что называется, на бегу. Для меня самого стало неожиданной новостью, что районная библиотека носит имя Алексея Апухтина. Как это произошло, рассказала Лидия Ивановна.
Несколько лет назад коренных жителей Болхова порадовала вышедшая здесь книга «Улицы города память хранят». Ее автор — заведующая читальным залом районной библиотеки Елена Красноперова. Она, буквально, прогулялась по старым улицам города и рассказала своим читателям об исторических зданиях на них и их хозяевах.
Работать в библиотеку Елена пришла случайно. И вот уже 28 лет связана с ней. Ее отец тогда привлек ее интерес к краеведению. Он много сам рассказывал ей о старожилах Болхова, научил использовать добытые факты и первоисточники. В результате она написала книгу, которая вызвала к ней живой интерес болховчан. В ней есть и несколько страниц, посвященных памяти Алексей Апухтина.
В разговоре с работниками болховской районной библиотеки мы коснулись нескольких последних книг, связанных с именем Алексея Апухтина, подготовленных орловскими книжными издательствами. Надо отметить, что оформлены все эти издания со вкусом и отпечатаны на хорошей полиграфической технике. Поэма Апухтина «Год в монастыре» даже издана в формате карманной книжечки.
Сюжет этого произведения очень прост и понятен. Герой поэмы после ряда жизненных неудач уходит в монастырь. И далее, из месяца в месяц, он описывает свои впечатления от увиденного в нем. Записи свои он заносит в дневник. Через год он должен принять решение — остаться в монастыре или вернуться к мирской жизни. И когда наступает этот ответственный момент, он получает весточку от своей возлюбленной, с которой до этого расстался. И это все меняет в его жизни.
Она меня зовет! Как с неба гром нежданный Среди холодного и пасмурного дня, Пять строк ее письма упали на меня... Что это? Бред иль сон, несбыточный и странный? Пять строк всего... но сотни умных книг Сказали б меньше мне. В груди воскресла сила, И радость страшная, безумная на миг Всего меня зажгла и охватила! О да, безумец я! Что ждет меня? Позор! Не в силах я обдумывать решенья: Ей жизнь моя нужна, к чему же размышленья? Когда уйдет вся братия в собор, Я накануне постриженья Отсюда убегу, как вор, Погоню слышащий, дрожащий под ударом... А завтра иноки начнут меня судить, И будет важно им игумен говорить: «Да, вы его чуждалися недаром! Как хищный волк он вторгся к нам, В обитель праведную Божью; Своей кощунственною ложью Он осквернил господний храм!» Нет, верьте: не лгала душа моя больная, Я оставляю здесь правдивый мой дневник, И, может быть, хотя мой грех велик, Меня простите вы, его читая. А там что ждет меня? Собранье палачей, Ненужные слова, невольные ошибки, Врагов коварные улыбки и шутки плоские друзей. Довольно неудач и прежде рок суровый Мне сеял на пути: смешон я в их глазах; Теперь у них предлог насмешки новый: Я — неудавшийся монах! А ты, что скажешь ты, родная, дорогая? Ты засмеешься ли, заплачешь надо мной Или, по-прежнему терзая, Окутаешь себя корою ледяной? Быть может, вспомнишь ты о счастье позабытом, И жалость робким, трепетным лучом Проснется в сердце молодом... Нет, в этом сердце, для меня закрытом, Не шевельнется ничего... Но жизнь моя нужна, разгадка в этом слове — Возьми ж ее с последней каплей крови, С последним стоном сердца моего! Как вольный мученик иду я на мученье, Тернистый путь не здесь, а там: Там ждет меня иное отреченье, Там ждет меня иной, бездушный храм! Прощай же, тихая, смиренная обитель! По миру странствуя, тоскуя и любя, Преступный твой беглец, твой мимолетный житель Не раз благословит, как родину, тебя! Прощай, убогая, оплаканная келья, Где год тому назад с надеждою такой Справлял я праздник новоселья, Где думал отдохнуть усталою душой! Хотелось бы сказать еще мне много, много Того, что душу жгло сомненьем и тревогой, Что в этот вечно памятный мне год Обдумал я в тиши уединенья... Но некогда писать, мне дороги мгновенья: Скорее в путь! Она меня зовет! Июль 1883 Рыбница
И еще одно место в Болхове, где по-прежнему хранится память об Алексее Апухтине. Болховский краеведческий музей – один из старейших на Орловщине. Он был открыт 1919 году. Основателем и первым директором музея стал художник, уроженец Болхова, выпускник Петербургской Академии художеств Иван Гаврилов. Он в годы, последовавшие после революции, вместе со своими помощниками обошел крупные помещичьи усадьбы знаменитых болховчан: Плещеева, Апухтина, Лавровой, Джаккели. За небольшой промежуток времени они собрали 650 предметов музейного значения. Кроме этого, были взяты на учет и хранение церковные ценности. Многое, правда, с тех пор было утрачено. Но кое-что из подлинных предметов еще сохранилось в этом музее.
Болховский краеведческий музей.
Находится краеведческий музей в здании гражданского градостроения, которое когда-то принадлежало купцу Жженову. Здание является памятником архитектуры XVIII столетия. Построено оно в классическом стиле.
Болховский краевед И.К. Гаврилов.
Есть в музее и экспозиция, связанная с именем Алексея Апухтина. С ней познакомила меня старший научный сотрудник Болховского краеведческого музея Ирина Рассказова.
Экспозиция в Болховском краеведческом музее, посвященная Алексею Апухтину.
Особо хотелось бы мне сказать о прозаических произведениях Алексея Апухтина. Известны они гораздо меньше, чем его поэзия. Работать над прозой он стал уже в последние годы. И при жизни его ни одно из них не было опубликовано. Правда, он читал некоторые из них в кругу друзей. И в его декламации они принимались с большим успехом. Поклонники и издатели Апухтина не раз уговаривали его опубликовать эти повести. Но он был непреклонен. Поэтому широкий круг читателей познакомился с ними только после смерти писателя.
И тут важно отметить, что проза Апухтина ни в чем не уступает по качеству литературного мастерства его поэзии. Все его повести очень отличаются друг от друга. Восхищает оригинальность формы этих произведений, выбор темы и способ ее подачи. Даже современным читателям эти повести покажутся очень необычными, остроумными, передающими очень оригинальный взгляд автора.
Михаил Булгаков, 1916 год.
Наиболее известны в наше время три его повести. «Архив графини Д.», она была написана в 1890-м году, «Дневник Павлика Дольского» — в 1891-м году и фантастическая повесть «Между жизнью и смертью» — в 1892-м году. Все они в основном излагаются от имени главных персонажей в различной форме исповедального эпистолярного жанра. В виде писем, дневников, размышлений. При этом оригинально и захватывающе раскрывается сюжетная линия этих необычных и оригинальных историй. А искренность и абсолютное доверие к рассказчику помогает читателям самим оценить тот мир связей и отношений, который существует вокруг.
Павел Попов, философ.
Повесть «Между жизнью и смертью» посвящена теме загробного существования. Повествование в ней ведется от имени только что умершего, который наблюдает за реакцией окружающих на его смерть. Он когда-то жил среди этих близких и родных людей, его знакомых, его слуг. Теперь он слышит их неискренние, притворные, лживые соболезнования и бездушные банальные фразы.
Неожиданным выглядит конец повести. Умерший, вдруг, возрождается в этом мире, но в виде новорожденного младенца. Это уже из области переселения душ и вечности духовного существования. Теория эта была привлекательной во все времена. А для времени, когда жил Апухтин, такой взгляд на окружающий мир был тоже нередким, но необычным. Что-то похожее из этого мы найдем чуть позже в рассказе Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича» и в романе Джека Лондона «Смирительная рубашка».
После завершения работы над повестью «Между жизнью и смертью» физическая и творческая жизнь Алексея Апухтина стала быстро угасать. В августе 1893 года он умер.
Могила Алексея Апухтина в Санкт-Петербурге.
Современник Алексея Апухтина — известный российский писатель Михаил Булгаков — высоко оценил прозаические произведения Апухтина. А его близкий друг российский литературный критик и историк философии Павел Попов так писал Михаилу Булгакову в октябре 1939 года: «Я занялся Апухтиным как прозаиком, поэзия его меня не пленяет. Зато проза — остается неоцененной. При своей жизни Апухтин ничего не опубликовал из прозы; зато славился чтением собственных произведений… Издатели пронюхали успех Апухтина… Но Апухтин молчал и никаких шагов к изданию не предпринимал».
В этом же письме Павел Попов передает устный рассказ о том, что Апухтин, не исполнил волю императора о публикации своих произведений, потому что считал это неэтичным. Так как в них были изображены в ироническом свете его добрые знакомые. Из-за этого он впал в немилость. Среди персонажей его произведений, вероятно, имеется ввиду персона неудавшегося любовного романа Апухтина. Она в то время была еще жива: ей было более 80 лет и жила она тогда в Ленинграде.
Знаменитые земляки Болхова.
Я хочу прочитать начало и конец фантастического рассказа Алексея Апухтина «Между жизнью и смертью». Даже по этим небольшим фрагментам можно составить некоторое представление о выдающихся способностях этого русского писателя.
Был восьмой час вечера, когда доктор приложил ухо к моему сердцу, поднес мне к губам маленькое зеркало и, обратясь к моей жене, сказал торжественно и тихо:
— Все кончено.
По этим словам я догадался, что я умер. Собственно говоря, я умер гораздо раньше. Более тысячи часов я лежал без движения и не мог произнести ни слова, но изредка продолжал еще дышать.
В продолжение всей моей болезни мне казалось, что я прикован бесчисленными цепями к какой-то глухой стене, которая меня мучила. Мало-помалу стена меня отпускала, страдания уменьшались, цепи ослабевали и распадались. В течение двух последних дней меня держала какая-то узенькая тесемка; теперь она оборвалась, и я почувствовал такую легкость, какой никогда не испытывал в жизни.
Вокруг меня началась невообразимая суматоха. Мой большой кабинет, в который меня перенесли с начала болезни, наполнился людьми, которые все сразу зашептали, заговорили, зарыдали.
Странно, что среди моих воспоминаний не было вовсе веселых, радостных, что мои внутренние очи читали только страницы зла и горя. Конечно, бывали в моих существованиях и радостные дни, но, вероятно, их было немного, потому что они забылись и потонули в море всяких страданий. А если это так, то к чему же сама жизнь? Нельзя же предположить, что жизнь устроена для одного страдания. Есть ли у нее какая-нибудь другая конечная цель? Вероятно, есть, но узнаю ли я ее когда-нибудь?
Ввиду этого незнания мое теперешнее положение, то есть состояние безусловной неподвижности и покоя, должно бы было мне казаться верхом блаженства. А между тем из всего этого хаоса неясных воспоминаний и отрывочных мыслей начало у меня выделяться одно странное чувство: меня потянуло опять в ту юдоль мрака и скорби, из которой я только что вышел. Я старался заглушить в себе это ощущение, но оно росло, крепло, побеждало все доводы, — и, наконец, перешло в страстную, неудержимую жажду жизни.
О, только бы жить! Я вовсе не прошу продолжения моего прежнего существования, мне все равно, чем родиться: князем или мужиком, богачом или нищим. Люди говорят: «Не в деньгах счастье» — и, однако, считают счастьем именно те блага жизни, которые приобретаются за деньги. Между тем счастье не в этих благах, а во внутреннем довольстве человека. Где начинается и где кончается это довольство? Все сравнительно, все зависит от горизонта и от масштаба. Нищий, протягивающий руку за грошом и получающий от неизвестного благодетеля рубль, испытывает, быть может, большее удовольствие, нежели банкир, выигрывающий неожиданно двести тысяч. Я и прежде так думал, но утвердиться в этих мыслях мешали мне предрассудки, внушенные с детства и признававшиеся мной за аксиомы. Теперь эти миражи рассеялись, и я вижу все гораздо яснее. Я, например, страстно любил искусство и думал, что чувство красоты доступно только людям культурным, богатым, а без этого элемента вся жизнь казалась мне слишком скудной. Но что такое искусство? Понятия об искусстве так же условны, как понятия о добре и зле. Каждый век, каждая страна смотрят на добро и зло различно; что считается доблестью в одной стране, то в другой признается преступлением. К вопросу об искусстве, кроме этих различий времени и места, примешивается еще бесконечное разнообразие индивидуальных вкусов. Во Франции, считающей себя самой культурной страной мира, до нынешнего столетия не понимали и не признавали Шекспира: таких примеров можно вспомнить много. И мне кажется, что нет такого бедняка, такого дикаря, в которых не вспыхивало бы подчас чувство красоты, только их художественное понимание иное. Весьма вероятно, что деревенские мужики, усевшиеся в теплый весенний вечер на траве вокруг доморощенного балалаечника или гитариста, наслаждаются не менее профессоров консерватории, слушающих в душной зале фуги Баха.
О, только бы жить! Только бы видеть человеческие лица, слышать звуки человеческого голоса, войти опять в общение с людьми… со всякими людьми: хорошими и дурными! Да и есть ли на свете безусловно дурные люди? И если вспомнить те ужасные условия бессилия и неведения, среди которых осужден жить и вращаться человек, то скорей можно удивляться тому, что есть на свете безусловно хорошие люди. Человек не знает ничего из того, что ему больше всего нужно знать. Он не знает, зачем он родился, для чего живет, почему умирает. Он забывает все свои прежние существования и не может даже догадываться о будущих. Он не понимает цели всех этих последовательных существований и совершает непонятный для него обряд жизни среди мрака и разнородных страданий. А как ему хочется вырваться из этого мрака, как он силится понять, как хлопочет устроить и улучшить свой быт, как напрягает он свой бедный ограниченный разум. И все его усилия пропадают даром, все изобретения — часто гениальные — не разрешают ни одного из волнующих его вопросов. Во всех своих стремлениях он встречает предел, дальше которого идти не может. Он, например, знает, что, кроме Земли, существуют другие миры, другие планеты; с помощью математических выкладок он знает, как эти планеты движутся, когда они приближаются к Земле и когда от нее удаляются; но что происходит на этих планетах и есть ли там подобные ему существа, — об этом он может догадываться, но наверное не узнает никогда. А он все-таки надеется и ищет. В Америке, на одной из самых высоких гор, собираются зажечь электрический костер, чтобы подать сигнал обитателям Марса. Разве, не трогателен этот костер по своей детской наивности?
Полное собрание сочинений Алексея Апухтина.
О, я хочу вернуться к этим несчастным, жалким, терпеливым и дорогим существам! Я хочу жить общей с ними жизнью, хочу опять вмешаться в их мелкие интересы и дрязги, которым они придают такое важное значение. Многих из них я буду любить, с другими бороться, третьих ненавидеть, — но я хочу этой любви, этой ненависти, этой борьбы!
О, только бы жить! Я хочу видеть, как солнце опускается за горой, и синее небо покрывается яркими звездами, как на зеркальной поверхности моря появляются белые барашки, и целые скалы волн разбиваются друг о друга под голос неожиданной бури. Я хочу броситься в челнок навстречу этой буре, хочу скакать на бешеной тройке по снежной степи, хочу идти с кинжалами на разъяренного медведя, хочу испытать все тревоги и все мелочи жизни. Я хочу видеть, как молния разрезает небо и как зеленый жук переползает с одной ветки на другую. Я хочу обонять запах скошенного сена и запах дегтя, хочу слышать пение соловья в кустах сирени и кваканье лягушек у пруда, звон колокола в деревенской церкви и стук дрожек по мостовой, хочу слышать торжественные аккорды героической симфонии и лихие звуки хоровой цыганской песни.
О, только бы жить! Только бы иметь возможность дохнуть земным воздухом и произнести одно человеческое слово, только бы крикнуть, крикнуть!..
И вдруг я вскрикнул, всей грудью, изо всей силы вскрикнул. Безумная радость охватила меня при этом крике, но звук моего голоса поразил меня. Это не был мой обыкновенный голос: это был какой-то слабый, тщедушный крик. Я раскрыл глаза; яркий свет морозного ясного утра едва не ослепил меня. Я находился в комнате Настасьи. Софья Францевна держала меня на руках. Настасья лежала на кровати, вся красная, обложенная подушками, и тяжело дышала.
При жизни Алексей Апухтин особенно не заботился о сохранности своих произведений. Он не придавал особого значения написанному им. Потому оставленное им литературное наследие охватывает всего не более четырех повестей и двухсот стихотворений и поэм. Самое печальное из этого то, что многие из поздних его стихотворений до нас не дошли.