Зеленый мыс

В разные времена эти места вызывали у всех восторг. У тех, кто пытался покорить и преобразовать этот никем необжитый еще край. Восхищались красотой этих мест и те, кто приезжал сюда просто отдохнуть или погостить. Некоторые даже оставили свои искренние воспоминания об увиденном на бумаге и в фотографиях.

Увы, даже редкие семейные архивы со временем оказались утеряны и забыты. Что уж говорить о каких-либо материальных свидетельствах прошлого. Практически не осталось никаких следов о тех, кто первыми разбивал здесь когда-то сады и обрабатывал эту землю, строил на склонах прибрежных гор свои дачи и роскошные поместья. Во времена всеобщей советизации почти все это было национализировано, а земельные наделы переданы колхозу и совхозу. Там, где были когда-то чайные плантации и мандариновые сады, тоже царит теперь запустение.

Практически никто не помнит имен тех, кто еще чуть более полвека тому назад жил здесь, многие даже никогда не слышали о них. И не знают, где стоял дом того или иного владельца. А на этих дачах, как их тут называли в прежние времена, гостили многие знаменитости и оставили потом заметный след в нашей истории и культуре.

От советской эпохи здесь остались только руины здравниц, свидетельствующие о том, что когда-то тут кипела бурная жизнь. К морскому пирсу тогда пришвартовывались пассажирские суда с туристами. Весь берег был заполнен отдыхающими. Теперь уже мало кто вспомнит даже название тех санаториев и домов отдыха, в которых с удовольствием останавливались гости, приехавшие отовсюду.

Пожалуй, самым успешным проектом до сих пор здесь является знаменитый на весь мир Батумский ботанический сад. Он был создан в 1912 году и пережил все исторические потрясения. Я уверен, он сохранит свою привлекательность на многие годы. Об этом я рассказал в нескольких предыдущих подкастах.

Уходящая в прошлое Колхида

Я живу недалеко от места, которое по праву можно назвать лучшим на земле. Так считали и те, кто полтора века тому назад его открыл, кто затем поселился здесь или, много раз приезжал сюда отдохнуть. Уверен, так считают и те, кто строит тут свои жизненные планы на будущее.

Передо мной ежедневно предстает картина, в которой все перемешано: и очень далекое прошлое, и недавно ушедшие десятилетия, еще сохранившиеся в памяти старшего поколения. К этому добавились и оттенки нашего времени. Все это соседствует друг с другом и пока еще на равных вписывается в окружающее пространство.

В разные времена эти места вызывали у всех восторг. У тех, кто пытался покорить и преобразовать этот никем необжитый еще край. Восхищались красотой этих мест и те, кто приезжал сюда просто отдохнуть или погостить. Некоторые даже оставили свои искренние воспоминания об увиденном на бумаге и в фотографиях.

Увы, даже редкие семейные архивы со временем оказались утеряны и забыты. Что уж говорить о каких-либо материальных свидетельствах прошлого. Практически не осталось никаких следов о тех, кто первыми разбивал здесь когда-то сады и обрабатывал эту землю, строил на склонах прибрежных гор свои дачи и роскошные поместья. Во времена всеобщей советизации почти все это было национализировано, а земельные наделы переданы колхозу и совхозу. Там, где были когда-то чайные плантации и мандариновые сады, тоже царит теперь запустение.

Практически никто не помнит имен тех, кто еще чуть более полвека тому назад жил здесь, многие даже никогда не слышали о них. И не знают, где стоял дом того или иного владельца. А на этих дачах, как их тут называли в прежние времена, гостили многие знаменитости и оставили потом заметный след в нашей истории и культуре.

От советской эпохи здесь остались только руины здравниц, свидетельствующие о том, что когда-то тут кипела бурная жизнь. К морскому пирсу тогда пришвартовывались пассажирские суда с туристами. Весь берег был заполнен отдыхающими. Теперь уже мало кто вспомнит даже название тех санаториев и домов отдыха, в которых с удовольствием останавливались гости, приехавшие отовсюду.

Пожалуй, самым успешным проектом до сих пор здесь является знаменитый на весь мир Батумский ботанический сад. Он был создан в 1912 году и пережил все исторические потрясения. Я уверен, он сохранит свою привлекательность на многие годы. Об этом я рассказал в нескольких предыдущих подкастах.

А время не стоит на месте. И картина вокруг заметно меняется. Причем, очень быстро. На горных склонах, покрытых вечной зеленью, и у самого берега моря, как грибы после дождя, появляются современные корпуса гостиниц. Начался процесс урбанизации уникального для черноморского побережья места. Думаю, постепенно изменится и инфраструктура вокруг. Вот тогда будет совсем невозможно отыскать места, которые связаны с именами выдающихся и талантливых людей, когда-то живших здесь. «Зеленый мыс находится в глубине Батумской бухты, у ее основания, в десяти километрах от Батуми вдоль берега Черного моря, — читаем в книге Майи Мазуренко «Утраченная Колхида». Майя жила в этих местах в детстве, окончила здесь школу, работала в Батумском ботаническом саду и затем много раз приезжала сюда позже. В ее воспоминаниях отражены быт, настроения и заботы людей, живших на Зеленом мысе на протяжении почти целого века. Более подробного и выразительного описания этих мест на русском языке я пока не встретил. На вопрос «Что для нее самое дорогое?» Майя отвечала: Самое дорогое – Зеленый мыс. Моя родина. Это — земной рай». И дальше: «Пожалуй, стоит рассказать о Зеленом мысе. О месте, которое пережило в начале ХХ века расцвет. А с середины века медленно, но неуклонно разрушалось». Все это происходило на ее глазах. Думаю, эта история из ее книги весьма интересна, ибо в судьбах людей, которые жили рядом с Майей, заметно отразились все те потрясения, которые происходили вокруг на протяжении целого века. Давайте почитаем некоторые фрагменты из этой книги.

«Склоны Малого Кавказского хребта, обращенные к Черному морю, сначала круто, затем холмами спускаются к морю. Они прорезаны глубокими ущельями горных рек. В некоторых местах скалы круто врезаются в море. Реки Королисцкали, Барцхана, Чаквисцкали при впадении образовали заболоченные долины. Главная река Аджарии – Аджарисцкали, приток Чороха, дала название всему краю.

С незапамятных времен полноводный Чорох у своего устья выносит на берег камни, образуя длинную, в несколько десятков километров, косу, отгородившую глубокую бухту. На ней расположен город Батуми – столица Аджарии.

Над Батумской бухтой возвышается гора Мтирала. По-грузински это означает «плачущая». Гора большей частью окутана тучами. Испарения моря, наталкиваясь на горы, изливаются мощными ливнями на холмы. Андрей Николаевич Краснов – основатель Батумского ботанического сада – назвал это место южной Колхидой с влажным субтропическим климатом, напоминающим японский.

Севернее, у впадения в море реки Риони, ниспадающей с Большого Кавказского хребта, находится город Поти, древняя столица колхов (Фазис). Сильные пловцы доплывают из Батуми в Поти. По преданию, сюда на корабле Арго приплыл Язон и добыл золотое руно, похитив у царя колхов Еэта его дочь Медею».

Напомню, об этом пишет в книге «Утраченная Колхида» Майя Мазуренко, которая была опубликована в 2012 году. В ней рассказывается о судьбе нескольких поколений семьи баронов фон Зельгейм. Жизнь их была напрямую связана с Зеленым мысом, Батумским ботаническим садом на протяжении всего ХХ века. Эти воспоминания знакомят нас с историями писателей и ученых, в разные годы побывавших здесь.

Майя Мазуренко – ботаник, профессор, создатель Тверского ботанического сада. Последние годы жила в Москве. Родилась она в 1935 году в Тбилиси. Ее мать — Вероника Зельгейм долгие годы заведовала библиотекой Батумского ботанического сада. По материнской линии корни ее восходят к известной со времен Петра I династии Клодтов. Ее отец — Генрих Зельгейм стал известным ученым мелиоратором. А мать — Мадлен Монрибо — родилась в Париже в семье многодетного гасконца. В 17 лет она уехала в Россию, в Иркутск, где преподавала в гимназии. Затем из Сибири Мадлен и Генрих переехали в среднюю Азию. Жили вблизи Ташкента. В 1921 году перебрались в Батуми и поселились на Зеленом мысу, где еще в 1912 году прадед Майи Мазуренко — Антон Зельгейм купил часть горы, превратив ее в сад субтропических культур. В это же время здесь, неподалеку был создан Батумский ботанический сад. 

18 ноября 1936 года. Майе год. Она с бабушкой Мадлен и куклой Жоржеттой.

Майя жила с матерью на Зеленом мысу в раннем детстве и в школьные годы. А в военное время — в Тбилиси с бабушкой Мадлен, которая сыграла большую роль в ее воспитании. В школу Майя пошла тоже в Тбилиси, а после 5-го класса переехала на Зеленый мыс. Здесь она училась в школе, расположенной далеко от дома. Ее любимым занятием всегда было — чтение.

Юные годы Майи прошли в тяжелой обстановке, однако замечательная природа и старые парки по соседству способствовали появлению у нее интереса к ботанике. Ею затем она занималась всю свою жизнь. Побывала во многих известных природных местах на Земле, где изучала мир и свойства растений.

Уже в преклонном возрасте Майя Мазуренко написала воспоминания. В них она рассказала о своей жизни на Зеленом мысу. Теперь это особенно ценно для нас, потому что практически не осталось людей, которые могли бы поведать что-то о прошлом этих мест и о тех людях, которые когда-то здесь жили. А я продолжу чтение фрагментов ее книги, в которых Майя описывает Зеленый мыс в разные годы.

Зеленый мыс. Майя с мамой у колодца.

«В конце ХIХ века в Юго-восточную Азию были посланы две крупные экспедиции, так называемые чайные. Их возглавил известный ботаник-географ Андрей Николаевич Краснов – основатель Батумского ботанического сада на Зеленом мысу. Он привез из Юго-восточной Азии много полезных растений, обещавших расцвет субтропического края, в том числе главные 12 даров Востока. Среди них такие важные, как чай, хурма восточная, бамбук, цитрусовые, камфарный лавр.

Возможность выращивания чая, цитрусовых и многих других полезных субтропических культур послужила быстрому освоению прибрежных холмов.

Земля была дешевой. Быстро скупались отроги холмов вдоль побережья: в Махинджаури, на Зеленом мысу, и далее по побережью в Чакве и в Цихис-дзири. Кому не хочется иметь свой дом и сад на теплом юге!

Темные леса, застойные малярийные болота превратились в райские сады. Строительство шло с большим размахом. Возводились дома в мавританском стиле и в стиле модерн, по моде того времени.

Частные владения князей Голицыных в Цихис-дзири, Стояновых – в Чакве, Татаринова и Д, Альфонса на Зеленом мысу превратились в уникальные парки. Не только приморский холм пятидесятиметровой высоты был освоен частными владениями, но и второй и третий параллельные холмы. Лестницы каскадами спускались с холмов к морю. Их обрамляли прекрасные аллеи редких растений: пальмы, кипарисы, бананы и многие другие. Стал издаваться ежемесячный журнал «Батумский сельский хозяин». Дикий край в короткий срок превратился в модный курорт.

Мадлен Монрибо.

Воображение рисует дам в пышных туалетах, играющих в крикет. Открытые вагоны летних поездов. Красивые виллы. По дорогам вверх тянутся арбы. Аджарец в замысловатом башлыке в виде многоярусной шляпы, погоняет медлительного буйвола.

Владельцы дач тесно общались. Их связывали традиции тех времен и соседство. Навещали друг друга, вместе ходили на море. Летом, во время курортного сезона, приезжали родственники и знакомые. На Зеленом мысу на моей памяти, — пишет в своей книге Майя Мазуренко — на слуху были фамилии владельцев усадеб: Баратова, Ратьева, Абашидзе, Татаринова, Карелиных, Триандифилис, Кривицких, Жубер, Моат, Калистратовых, Лисицких, Стюр, Дукмасовых, Белуцких, Цимблиниди, Никольских… Этими именами в конце тридцатых годов еще называли дома и окружавшие их сады. Так и говорили: «дача Никольских». Хотя Никольских там давно не было после советизации Грузии в 1921 году, экспроприации и национализации частных владений…

Меньше чем за сто лет, с конца девятнадцатого века до середины двадцатого, Аджария пережила эпоху бурного расцвета, затем медленного падения. Эти события оставили глубокий след не только в жизни населявших ее людей, но и в природе южной Колхиды.

Прабабушка Майи — Мария Константиновна Зельгейм.

Море. Мне три года – вспоминает Майя Мазуренко в книге «Утраченная Колхида». — С моим отчимом Александром Твалчрелидзе на небольшом пассажирском катере я еду в Батуми. Осень. Море прозрачное, видно очень глубоко. Голубая вода пронизана белым кружевом медуз. Их тысячи. Большие и маленькие белые зонты с замысловатыми студенистыми оторочками. Вдали зеленеют холмы. Тепло. На душе празднично.

Это мое первое воспоминание о Зеленом мысе. Вся жизнь в этом замечательном месте проходила на фоне моря. То оно было тихим и прозрачным, то серым, покрытым грозными «барашками». Огромные валы разбивались о берег. Лунная дорожка прочерчивала и Батумскую бухту. Много, много живых картин моря я наблюдала в тех местах. Но без ярко-зеленого берега, обрамляющего море подобно красивой раме, нельзя себе представить Зеленого мыса. Холмы меняли свой облик. А море оставалось неизменным…

Майя и ее сестры на берегу у Зеленомысской скалы.

Я родилась в 1935 году в Тбилиси (в то время еще Тифлисе). В 1939 году моя мать с отчимом переехали на Зеленый мыс. Вступили в колхоз. Это было связано с тем, что мою овдовевшую прабабушку Марию Константиновну Зельгейм, в прошлом баронессу фон Зельгейм, причислили к кулакам и грозили лишить земли. До революции она владела частью горы вместе с моим прадедом Антоном фон Зельгеймом. Сын Антона Генрих – мой дед работал в Тифлисе мелиоратором, а в Батуми не мог найти себе работу. Для того чтобы сохранить надел и присмотреть за пожилой моей прабабушкой, переехали на Зеленый мыс моя мама и отчим. Таким образом, большая часть бывшего имения осталась в семье.

С Зеленым мысом связано мое детство, юность. Туда я стремилась и позже. С 1984 по 1993 годы, после смерти мамы, я снова работала в Батумском ботаническом саду, ездила в горную Аджарию. Потом бывала там наездами. Это моя родина» — пишет в своей книге Майя Мазуренко.

В 1902 году вдоль морского побережья протянулась железная дорога, соединившая Батуми со столицей Грузии Тбилиси и с городом Баку в Азербайджане, откуда нефть перевозили в Батуми и далее отправляли морским путем в Европу.

Скала над тоннелем выдается в море, образуя живописный мыс. Зеленый мыс. Волны прибоя непрестанно бьются в его основание, препятствуя входу в соседнюю бухту.

За скалой – приморский крутой холм, бывшие владения генерала Баратова. Сквозь холм прорыт тоннель. Перед тоннелем, в темном ущелье, находится станция «Зеленый мыс». К маленькому станционному домику ведут две полукруглые лесенки, соединяющиеся на высоте 5 метров. В центре образовавшегося при их слиянии полукруга растет кордилина.

Станция «Зеленый мыс» в начале ХХ века.

Почти у самого входа в тоннель бьет родник. К воде спускаются ступеньки. Во влажном ущелье сыро. Противоположный к железнодорожному полотну вертикальный склон зарос нежным папоротником «венерины волосы».

А выше, на холме, расположились террасы с посадками экзотических деревьев и кустарников. Далее от станции за крутым утесом ущелье расширяется. Там разбит сквер с высокими огромными камфарными лаврами, хвойными породами, азалиями, магнолиями, превращающимися весной в огромный букет лилиевидных розовых цветков…

Между деревьями и кустарниками все пространство засыпано морской галькой, которая под ногами курортников, приезжающих на Зеленый мыс, и жителей Зеленого мыса постепенно вдавливается в глинистую, увлажненную частыми ливнями, землю. Гальку время от времени подсыпают.

Замечательная лиана вистерия китайская – японская глициния – обвила толстыми стволами высокий кипарис, перекинулась на платан. В изгибах лианы можно кататься как на качелях. Это излюбленное место фотографов, стремящихся сделать эффектный снимок. В начале мая лиана покрывается кистями сиреневых соцветий. Они появляются раньше листьев, издают тонкий нежный аромат.

На Зеленый мыс ведет шоссе, извиваясь головокружительными серпантинами на подходе к станции.

Каким это место было в начале ХХ века, когда только-только были посажены деревья и кустарники, – трудно представить. Искусный садовник предусмотрел их будущую красоту, соразмерность роста.

В тридцатые годы, по моде тех времен, сквер и станцию стали обрамлять невысокими белыми колоннами. В сквере появился магазин, выросли павильоны, маленькие ларьки курортных товаров, сделанные из бамбука, духан, откуда разносились крепкие пищевые запахи. Из санатория на горе вниз к станции, а затем через полотно железной дороги на пляж, спускались отдыхающие.

Около станции Зеленый мыс, над тоннелем в темном ущелье – вход в ботанический сад. Шоссейная дорога поднимается крутыми поворотами на высокий холм над морем – к дирекции ботанического сада.

Вдоль дороги на склонах холма растут экзотические деревья.

Через железную дорогу выход к морю на пляж и на причал, откуда катера курсируют в Батуми.

О бывших имениях (их называли дачами), в основном зеленомысских, и их владельцах я много слышала в детстве и юности, — пишет Майя Мазуренко.

В начале ХХ века на склонах холмов сохранилось еще немало природного леса. Плантации мандаринов и чая располагались вокруг имений, преимущественно на южных склонах холмов. Между имениями были проложены дороги, по которым можно было проехать на арбе, по крутым склонам шли тропинки и лесенки, спускающиеся в ущелье, а затем поднимающиеся вверх на соседний холм. Такими я их еще застала. Самые красивые и богатые имения располагались на первом холме, близ моря.

На втором холме от берега моря находилась усадьба моего прадеда Антона Генриховича фон Зельгейма и его супруги, моей прабабушки по материнской линии Марии Константиновны, в девичестве фон Хельфрейх. Часть холма, покрытого девственным лесом из бука кавказского, была куплена в 1912 году.

С ней граничили с одной стороны — вверх по холму – дача Карелиных, с другой, — вниз с холма – дача китайца Ляо Джин Джао…

Вся семья жила в «домике садовника». В одной комнате располагались мои прадед с прабабушкой, в двух других мои дед с бабушкой и девочки. Все три комнаты выходили на большую открытую веранду, по-грузински – шушабанду. На северной стороне находилась большая кухня и примыкавшая к ней небольшая ванная комната. Таким я помню этот дом.

К дому пристроена открытая веранда-шушабанда.

В 1927 году Мария Константиновна овдовела: Антон Генрихович, мой прадед, умер от перитонита. Операцию по удалению аппендицита не успели сделать. Его похоронили на склоне холма под большой сосной приморской, посаженой им самим. В те времена у каждого владельца дома были свои маленькие семейные кладбища и даже склепы.

В 50-е годы на «китайской даче», так мы звали бывшие владения китайца Ляо Джин Джао, функционировал дом отдыха «Урожай». Никто не знал, что до китайца, у которого мой дед часто бывал, этой дачей владел генерал, похороненный на склоне холма на семейном кладбище. Две могилы с мраморными плитами и стершимися надписями были окружены высокими деревьями. Могилы вскрыли в поисках драгоценностей. Дед видел прах генерала в полном обмундировании, с крестами. Затем могилы исчезли. На этом месте разрослись мандариновые деревья.

Дед, вернувшись из Средней Азии, вначале работал в Батуми «на наливе». В Батуми доставляли нефть из Баку, перегружали в нефтеналивные корабли. Нефть имела огромное значение для молодой Советской республики. Позднее был проведен нефтепровод. В Батуми построили большой нефтеперегонный завод (БНЗ).

Дед вскоре нашел себе работу по специальности, переехал в Тбилиси с семьей. Он участвовал в строительстве гидроэлектростанции Храм ГЭС на реке Храми. Работал и на Арагаце в Азербайджане. Вся его дальнейшая жизнь была связана с городом Тбилиси.

Прабабушка Мария Константиновна осталась на Зеленом мысу.

С 1918 по 1921 годы в Батуми побывали турки и англичане. В течение этих трех «смутных» лет жизнь в имениях продолжалась по заведенному порядку. Но с 1921 года, с начала советизации Грузии, земли за Батумом, за Чорохом, отошли к Турции, а в Аджарии имения были национализированы. Богатые владельцы имений эмигрировали или ютились в самых плохих помещениях особняков. Стали советскими служащими. А их дачи были превращены в санатории или дома отдыха.

В Цихис-дзири, на крутом приморском склоне у князей Голицыных было большое имение и красивый особняк. Один из владельцев, Сергей Голицын, после экспроприации дома еще некоторое время оставался в Цихис-дзири, совершал экскурсии вглубь горной Аджарии. Он описал растительность горной Аджарии, обнаружил редкое растение – орфанидезию. А затем уехал в Воронеж, где стал профессором университета.

В Чакве оставались красивые особняки. Например, дача Стоянова, Попова. В парках, окружавших особняки, росли очень интересные с ботанической точки зрения редкие деревья. Они представляли большой интерес для ботаники, но со временем без должного ухода погибли или были вырублены. Их заменили мандариновые плантации. Прежние парки еще существовали в пятидесятые годы ХХ века.

Имена владельцев в то время уже почти забыли. Я о заброшенных парках знала только потому, что там росли растительные редкости, которых не было даже в Батумском ботаническом саду, — вспоминает Майя Мазуренко.

Рядом с дачей Зельгеймов, вниз по склону холма стояла дача, которая когда-то принадлежала китайцу Ляо Джин Джао, приглашенному для консультаций по выращиванию чая. В народе его звали Иваном Ивановичем. На своей даче Ляо Джин Джао устраивал вечера, приглашал соседей. Его гостеприимство скрашивало быт. Дед рассказывал, что как-то в гостях попробовал необыкновенно вкусный крем, вернее, розовое пюре, испещренное точками. Когда гости попросили рецепт изысканного кушанья, китаец провел их в погреб, где лежали порченые яблоки, и показал гусениц, которые легли в основу уникального крема. Черные точки были их головками. Дамы закатывали глаза и ахали.

Вниз от дома шла темная аллея маслины душистой. В плотных кронах невысоких деревьев с жесткими вечнозелеными листьями в сентябре выскакивали, словно вылуплялись, малюсенькие букетики кремовых или желтоватых цветков, расположенных в основании листьев. Нежнейший аромат распространялся по всей аллее. Цветение длилось всю зиму и продолжалось до ранней весны с перерывами на похолодание. Стоило пригреть солнцу, как последние букетики высовывались и источали сладковатый парфюмерный запах.

Ниже замечательной аллеи, у основания холма, в горном ущелье было сыро. Там устроили большой бассейн, в котором плавали лебеди, была лодочная станция.

Следующий приморский холм принадлежал Кривицким. Аллея ликвидамбаров, высаженных вдоль лестницы, поднималась круто вверх от пруда, упираясь в роскошный дом. Позже он стал турбазой. В мои детские годы лебеди еще плавали по глади пруда, но со временем пруд заполнился глиной, принесенной во время ливней. Таким его помнит мой сын Павел, родившийся в 1963 году. Большая широкая балюстрада служила нам надежной скамейкой для отдыха, когда мы возвращались с моря…

Зеленый мыс в наши дни.

Раннее утро. Еще не жарко. Легкая, приятная прохлада. Самые большие любители морских купаний до завтрака отправляются на пляж. Берег еще в тени, морская галька мокрая от росы. На море штиль, прибой едва заметен у самого берега. Море так прозрачно, что на большой глубине можно рассмотреть обточенную пеструю гальку. Приятно нырнуть в прозрачную прохладную глубину. Граница между морем, освещенным восходящим солнцем, и затененной прибрежным холмом частью сокращается. Солнце поднялось. И вот уже весь пляж залит солнцем, галька высохла. С каждой минутой становится все жарче.

На обратном пути взбираться по лестницам еще не утомительно. После завтрака отдыхающие, как правило, снова отправляются на пляж. Но теперь ощущение совсем иное. Камни пляжа разогреты. Можно лежать и млеть, любуясь голубым морем или обрывами над пляжем, покрытыми буйной зеленью. После полудня становится очень жарко. Наступает время обеда.

Когда жара спадает, можно опять отправиться на море или совершить визит к соседям. За вечерним чаем приятно посидеть в саду, неторопливо коротая время. Ни телефона, ни телевизора, ни даже электричества в те времена в этих краях не существовало. Его заменяли керосиновые лампы с большими стеклами и красивыми резервуарами, обрамленные нарядными абажурами.

Вечер. Чаепитие на открытой веранде. Вокруг лампы вьются бабочки, в темноте, окружающей веранду, мелькают светлячки. Вечерняя прохлада усиливает аромат цветов. Всходит луна, ярко освещая таинственные бархатные холмы. Вдали на море – лунная дорожка. Светит огнями батумская коса.

Три сестры Майя, Вероника, Ида (Дуду) и Майя.

Изредка поздними вечерами снова отправляются на морские купания. Это особенно интересно. Море светится. Каждый всплеск подобен маленькому, сверкающему в темноте, фейерверку.

В строгие тридцатые годы на морском берегу запретили находиться после десяти часов вечера. Боялись нарушения границы. Патруль пограничников разгонял отдыхающих. В середине лета в десять вечера еще совсем светло, тепло. Тянет в воду – такую приятную под вечер. Пограничник в полной амуниции, с винтовкой за плечами, потный, на обходе. Ему бы тоже не помешало окунуться. Но нет – служба… И так продолжалось ежедневно до 1991 года, до развала Советского Союза…

Дача Стюр

Территория обрыва, а за ним весь приморский склон с посадками мандаринов, аллеями редкостных деревьев, беседками и, главное, – лестницами, ведущими на станцию Зеленый мыс, а затем к морю – принадлежал старушке Стюр.

В воспоминаниях второй жены Булгакова Любови Евгеньевны Белозерской, описана эта старушка, у которой был пансион. В красивом двухэтажном доме с колоннами и видом на море под крышей гнездились ласточки. В середине ХХ века ласточки на Зеленом мысу пропали, как и многие птицы, насекомые и животные.

В 1929 году, отдыхая на даче Стюр, Михаил Афанасьевич Булгаков вынашивал свой главный роман «Мастер и Маргарита». Сидя на большой веранде с колоннами, откуда открывался вид на море, он, мысленно представляя Понтия Пилата, беседующего с Иешуа, описал момент перед грозой: «…он оглянулся, окинул взором видимый ему мир и удивился произошедшей перемене. Пропал отягощенный розовый куст, пропали кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама зелень».

И еще: «В это время в колоннаду стремительно влетела ласточка, сделала над золотым потолком круг, чуть не задела острым крылом лица медной статуи в нише и скрылась за капителью колонны. Быть может, ей пришла мысль вить там гнездо».

Любовь Белозерская и Михаил Булгаков.

Рассказывали, что в начале тридцатых годов старушка Стюр уехала в Швецию. Стюры были очень богаты и, живя за границей, не продавали свою недвижимость на Зеленом мысу. Да и кому в голову могла прийти такая мысль при Советской власти? О какой частной собственности тогда могла идти речь? Все расположенные вдоль приморского холма владения, без исключения, были национализированы, а хозяева этих владений исчезли бесследно. Возможно, некоторым в самом начале двадцатых годов удалось уехать за границу. Куда девалась гостеприимная Стюр – неизвестно. Известно другое.

В тридцатые годы Лаврентий Берия вошел в силу. Дача Стюр и дача Баратова – самые красивые и самые близкие к морю – стали закрытыми правительственными резиденциями. В народе их шепотом называли «Бериевскими». Высокие глухие заборы делали недоступным обзор. В щель можно было увидеть бегающих овчарок. Проникнуть на дачу Стюр мы, озорные дети, не решались, хотя почти ежедневно бежали мимо заборов к морю. Лишь однажды решили перелезть через забор на даче Баратова, чтобы собрать пинеоли, – семена пиний в роще, которая возвышалась над Зеленым мысом. Огромная овчарка помчалась за нами со скоростью ветра. В последний момент мы перескочили через забор. Я уже никогда, вплоть до того, как были сняты заборы, не решалась проникать на территорию таинственных дач, — вспоминает Майя Мазуренко.

После 1953 года дача Баратова была присоединена к ботаническому саду. Высокий забор заменила прозрачная сетка. А дача Стюр продолжала быть закрытой. Стала называться: «Дом отдыха четвертого управления». Все знали, что четвертое управление – это что-то очень секретное, то есть принадлежит грозному КГБ (комитет государственной безопасности).

Но в день выборов ворота таинственной дачи раскрывались. На вилле, ранее принадлежавшей старушке Стюр, проходили выборы, то есть советский спектакль под названием «выборы». В этот торжественный день у жителей была возможность попасть на прекрасную веранду с колоннами, увидеть ласточек под потолком, полюбоваться редкими сортами азалий и полиантовыми розами. Темный зал занимал большой бильярд, крытый зеленым сукном с шарами слоновой кости. Потом шары растащили, та же участь постигла и редкую мебель, вазы, статуи. Постепенно исчезла утварь и на даче Баратова. С годами дом отдыха четвертого управления стал более доступным. В семидесятых годах мы могли запросто пройти на территорию этой знаменитой дачи и спуститься к морю по каскадам лестниц.

1950 г. Майя — ученица Махинджаурской школы.

Потоком революции занесло на Зеленый мыс и будущего известного писателя Михаила Афанасьевича Булгакова.

В России в то время шли бои, потом началась разруха, налаживание странного быта. Строй жизни первого советского периода отображен в многочисленных фельетонах того времени. В таком же стиле написано одно из первых произведений Михаила Булгакова — «Записки на манжетах».

Странная жизнь первых советских лет, сломанные судьбы, приезды и отъезды. Неустойчивость.

Точно так же в «Мастере и Маргарите» резкие переходы от комических, полных парадоксов глав, соседствуют с трагическими описаниями событий казни Иисуса Христа. В 70-е годы читатели познакомились с этим главным романом Булгакова: с трудом доставали номера журнала «Москва» и зачитывали его до дыр. Все было поразительно: язык, стиль изложения, характеры!

Напряжение глав о Понтии Пилате – огромное. Спор Иешуа с Пилатом на балконе у прокуратора захватывал. «Извинившись перед первосвященником, он (Понтий Пилат) попросил его присесть на скамью в тени магнолий и обождать».

Слово «магнолия» засело у меня в голове. Мне, ботанику из Батумского ботанического сада, было совершенно ясно, – на балконе у прокуратора в древней Иудее магнолий не было. Магнолии – высокие вечнозеленые деревья с большими белыми цветами, растущие в Северной Америке, попали в Старый свет только после открытия Колумба. В 33 году нашей эры, в год смерти Христа, их не могло быть в Иерусалиме.

Но для Булгакова магнолии – символ юга. У меня закралась мысль, что Булгаков видел магнолии на Зеленом мысу. Почему? Я с детства видела эти огромные магнолии. Роскошные огромные цветы первым делом бросались в глаза приезжим.

Маленькая зацепка повлекла за собой цепь догадок, позже подтвержденных.

Действительно, Михаил Булгаков был в Батуми и на моем родном Зеленом мысу дважды, восхищался природой юга. Но не все было радужно для него в этом вечнозеленом краю.

В конце 1919 года врач Булгаков служил в армии Деникина. Во Владикавказе он заболел тифом. Армия ушла. К этому времени Михаил Булгаков написал несколько рассказов и бесповоротно решил посвятить себя литературе. Биографы предполагают, что весь 1919 год Булгаков провел во Владикавказе, бедствовал, но уже навсегда связал себя с литературой. Был даже заведующим ЛИТО (литературного отдела). Мытарства и комизм этого учреждения описаны в «Записках на манжетах». Мечта выбраться в Париж через Турцию не покидала его. «Вперед. К морю. Через море, и море, и Францию – сушу – в Париж!» Наконец во второй половине мая 1921 года, через Баку и Тифлис Булгаков выбирается в Батум с мыслью о Золотом Роге.

«Сгинул город у подножья гор. Будь ты проклят…Цихидзири. Махинджаури. Зеленый мыс! Магнолии цветут. Белые цветы величиной с тарелку. Бананы. Пальмы! Клянусь, сам видел: пальма из земли растет. И море непрерывно поет у гранитной глыбы. Не лгали в книгах. Солнце в море погружается. Краса морская. Высота поднебесная. Скала отвесная, а при ней ползучие растения. Чаква. Цихидзири. Зеленый мыс».

Михаил Афанасьевич лежал на пляже голодный. Слушал шум волн. Поэтическое описание Зеленого мыса, гранитной скалы, у которой я выросла, звучит у меня в ушах как шум морского прибоя.

Мечта попасть в Турцию становится для Булгакова реальной. Теплоход «Полацкий» идет на Золотой Рог. Но в это время, живя в Батуми, Булгаков пытается писать в местной печати. «Заведывающий вошел и заявил: – Па иному пути пайдем! Не нады нам больше этой порнографии: «Горе от ума» и «Ревизора». Гоголи. Моголи. Свои пьесы сачиним». «Через час я продал шинель на базаре. Вечером идет пароход. Он не хотел меня пускать. Понимаете? Не хотел пускать!

Довольно! Пусть светит Золотой Рог. Я не доберусь до него. Запас сил имеет предел». «Домой. По морю. Потом в теплушке. Не хватит денег – пешком. Но домой. В Москву! В Москву!

Прощай, Цихидзири. Прощай, Махинджаури. Зеленый мыс!»

Пока Михаил Афанасьевич добрался морем до Одессы, затем в родной Киев, оттуда в теплушке в Москву, наступила осень. Голодное лето он провел в Батуми и на Зеленом мысу».

Мадам Жубер и другие

Я начал знакомить вас с воспоминаниями Майи Мазуренко из ее книги «Утраченная Колхида». В ней она рассказала о своей жизни на Зеленом мысу. Это место, теперь уже, вплотную примыкает к границе города Батуми. Здесь на склонах горы, расположенной на побережье Черного моря, в 1912 году был создан Батумский ботанический сад. В нем редкие экзотические растения существуют в естественных природных условиях. Таких мест на Земле не так уж и много. Потому в 2023 году этот прекрасный ботанический сад был признан лучшим в Европе.

А до его появления, места вокруг были почти дикими, не пригодными для жизни. Однако к концу XIX века здесь поселились энтузиасты садоводческого дела. Они первыми тогда отметили уникальные природные и климатические особенности этого места. Cо временем оно стало привлекательным для отдыха и даже для оздоровления. Специалисты уверяли, что эта часть черноморского побережья вполне могла бы стать не хуже французской Ривьеры.

Действительно, все предпосылки у этих замечательных мест стать настоящей грузинской Ривьерой — есть. Может, так со временем и будет. Нам трудно представить будущее на фоне различных социальных, политических и экологических проблем в мире. Однако у нас есть возможность оглянуться назад и посмотреть, как было здесь, по крайней мере, на протяжении почти целого века. Причем, глазами очевидцев тех событий, которые разворачивались в те времена.

Майя Мазуренко делится с нами воспоминаниями в своей книге «Утраченная Колхида». Ее она опубликовала в 2012 году. Майи уже нет, а также тех, о ком она пишет. Но благодаря ей, у нас есть возможность представить то, как жили тогда здесь люди, во что верили, к чему стремились. Потому я продолжу чтение фрагментов из этой книги.

Майя Мазуренко во время учебы в институте.

Калистратовы

О доме Калистратовых в детстве я ничего не слышала, — пишет Майя Мазуренко. — Он находился довольно далеко от нас, ниже огромного каменного дома Ратишвили (Ратьевых), возвышавшегося почти у вершины горы Фриде по соседству с усадьбой Татаринова.

В жизни случаются интересные совпадения. В 1988 году в Москве мы жили на Ленинградском проспекте, (в) дом(е) 62. Сосед по лестничной площадке — композитор Валерий Калистратов и его пожилая мать, Нина Андреевна. Она в свое время была владелицей дачи на Зеленом мысу. Мы стали встречаться, обмениваться воспоминаниями.

Нина Андреевна часто рассказывала два эпизода из своей жизни в Батуми. Первый произошел в 1919 году, до советизации Грузии, когда она была еще девочкой, а второй – в 1932 (году).

Первый рассказ Нины Андреевны

В начале ХХ века у Калистратовых в городе Батуми была квартира, а также дача на Зеленом мысу. Девочка Нина – гимназистка, жила большей частью у родителей в городе, пела в храме. Город небольшой. Все друг друга знают и общаются, как это водится в южных городах. Здесь еще сохраняется прежняя власть и порядок. Много беженцев. Они приносят тревожные слухи. Но обычная, годами заведенная жизнь продолжается. Кажется, что рассказы об ужасах революции нереальны и ничто плохое не коснется мирной жизни южного города. Так же светит солнце и так же прекрасна Батумская бухта, обрамленная холмами. Ветер с моря приносит пьянящий запах морской свежести.

Девочек из гимназии зовут петь в храм. На панихиду. По кому – молчат. Нина сверху, с клироса, видит, что храм наполнен военными. В центре храма – женщина в черном, простертая на полу. Это мать-императрица Мария Федоровна. Она только что узнала, что вся царская фамилия убита в Екатеринбурге на Урале. Как проходила панихида? В каком порядке? Совсем скоро большевики искоренят все, что связано с религией. Будет взорван и этот храм, как и многие другие в России. На этом месте появится большая гостиница «Интурист». А пока 1919 год. После панихиды Марию Федоровну военные сопровождают на корабль. Она должна отплыть в эмиграцию. Так ли это было? Или это фантазия, придуманная спустя многие годы? Но я мысленно вижу это место, храм и убитую горем мать. Она прощается навсегда не только с погибшими, но и с Россией. Уже с борта корабля видит туманные лесистые холмы, бухты. Всего 40 лет этот край был под флагом Российской империи, принесшей ему свою культуру и цивилизацию.

Императрица Мария Федоровна.

Советская жизнь насадила новые порядки. Развитию Колхиды придавалось особое значение. Активно, всеми возможными средствами, боролись с малярией – бичом заболоченных долин. Разводили рыбку гамбузию, поедающую личинок комаров. После дождей сотрудник малярийной станции обходил водоемы и поливал их из чайника керосином. Но самое главное: везде, где была возможность, сажали эвкалипты. В колхозах и совхозах в питомниках выращивали, лелеяли, тонкие стебельки, которые потом довольно быстро превращались в огромные красивые деревья. Так были осушены многие болота Колхиды, в том числе Кахаберская низменность вокруг Батуми. В советский период был создан и нефтеперегонный завод БНЗ. Но старое давало себя знать.

Второй рассказ Нины Андреевны

Он относится к 1932 году. Она молода, хороша собой, замужем. В Батуми в это время арестованы многие жители города по «Кирилловскому делу». Великий князь Кирилл, один из Романовых, находится в эмиграции. Арестованных обвиняют в том, что они организовали заговор, надеясь возвести на престол России Кирилла. Свекровь Нины Андреевны числится среди заговорщиков.

Южный город Батуми имеет свою специфику. Многие хорошо знакомы между собой. Слухи разносятся мгновенно. Нина Андреевна хочет хлопотать об освобождении своей свекрови. Приятель — военный советует обратиться к Лаврентию Берии. Говорит, что он молодой и энергичный, прислан из Тифлиса разбирать это дело. Нина Андреевна эту фамилию тогда услышала впервые. Берия остановился в гостинице «Франция», она в центре города, рядом с главной площадью.

Нина Андреевна идет в гостиницу, поднимается на второй этаж и у двух больших кадок с пальмами ждет приема. К ней подходит незнакомый молодой человек в пенсне, заговаривает. Рекомендуется Сашей. Разговорились. Нина рассказывает о своей беде. Саша во всю ругает Берию, говорит, что это человек бессердечный и ей не стоит надеяться. Нина возражает и даже упрекает нового знакомого – она ничего плохого о Берии не слышала, зря он его ругает.

Двери открываются. Она входит в приемную, а затем в кабинет Берии, где к своему крайнему удивлению, обнаруживает молодого человека, назвавшегося Сашей. На самом деле это Лаврентий Берия. Нина смущена, а веселый молодой человек крайне рад своему розыгрышу.

Зная о том, что она хлопочет о своей свекрови, он зовет секретаря. Секретарь – пожилой мужчина – входя, кланяется, как это было заведено еще до революции, говорит скороговоркой «батоно», «батоно», что означает в переводе «хозяин». Берия требует списки заключенных. Секретарь приносит гроссбух. Берия ищет фамилию свекрови.

Оказывается, дела уже отправлены в Тифлис, это затрудняет освобождение. Но веселый и даже игривый Лаврентий обещает Нине дать бумагу об освобождении. Только в Тифлисе, куда он едет в тот же день. Снова вызывают секретаря. Лаврентий приказывает достать Нине билет на поезд до Тифлиса. Там ей нужно позвонить по телефону, номер которого он ей вручает.

В тот день разразился сильный ливень, какие часто бывают в Батуми. Нина помнит свой модный костюм, промокший до нитки и то, как она, дрожа, села в поезд.

Утром, приехав в Тифлис, она первым делом пошла к друзьям – Шатиловым. Шатилов – известный батумский врач, недавно переехавший в Тифлис. С раздражением реагирует он на рассказ Нины. О Лаврентии отзывается как о мелком шарлатане и не верит в счастливый исход дела. Но когда Нина позвонила по указанному телефону, ей было сказано явиться по адресу в КГБ.

Там она получила желанную бумагу. На следующий день по предъявлении документа свекровь была освобождена. Приятель-военный, который рекомендовал ей обратиться к Берии, настоятельно советовал Нине сразу же бежать из Батуми. Что она и сделала, даже не заехав на Зеленый мыс.

Потом Нина Андреевна жила в Москве, вращалась в театрально-музыкальной среде. Я слышала, — пишет Майя Мазуренко — этот рассказ неоднократно в нескольких вариантах.

С дочкой Шатилова, – известным палеоботаником Майя встречалась в конце восьмидесятых в МГУ и у Калистратовых, когда она приезжала из Тбилиси. Она подтверждала рассказ Нины Андреевны.

Дачу Калистратовых заняли работники Махинджаурского совхоза. В шестидесятые годы на месте дома Калистратовых строились новые корпуса санатория «Аджария». Когда ломали дом, задней частью прижатый к каменной кладке холма, из щелей вывалились полуистлевшие бумаги, спрятанные между камней. Их видели соседи. Не придали значения. Бумаги пропали.

По просьбе Нины Андреевны я расспрашивала соседей. От них слышала этот рассказ. Но какие чувства испытывала Нина Андреевна, случайно оказавшаяся в тот момент в Батуми, в гостях у подруги? На Зеленый мыс она не поехала. Не было сил смотреть, как чужие люди ломают родной дом…

Истлевшие бумаги были ценными. Среди них документ о сбережениях в швейцарском банке.

В начале девяностых, с распадом СССР, часто говорили о возможности возвращения имений, земель. Под этим флагом многие аджарцы сумели получить земельные наделы, такие вожделенные в тех краях, где земли мало и знают ей цену.

Нина Андреевна умерла в 2000 году. Когда Майя к ней заглядывала, она открывала небольшую шкатулку, показывала пачку писем, которые писал ей муж в молодости и сухую веточку самшита, который на юге в вербное воскресенье заменяет вербу. Последнее воспоминание…

Сын Нины Андреевны, Валера Калистратов, начал хлопотать о возвращении своих прав. Но эти хлопоты не увенчались успехом…

Попытки восстановления прав на вклад в швейцарском банке продолжаются. Валера активно хлопочет. Мы уже несколько лет не живем на Ленинградском проспекте, — пишет Майя. – Там она случайно встретила Валеру в переполненном вагоне метро. Он скороговоркой сообщил, что хлопоты в швейцарском банке о возвращении сбережений его деда идут успешно.

Жубер

Зоя Ильинична Жубер со своим вторым мужем – французом Эдгаром Жубер, занимавшимся торговлей, жила в скромном, но красивом доме на противоположном нашему приморском холме. Для того чтобы попасть на дачу Жубер, нужно спуститься в овраг и подняться по тропинке на холм. У Зои Ильиничны росли три дочери. Две старшие: Валентина и Вера от первого брака – Канакотины, а третья, очаровательная Тата (Татьяна Эдгаровна Жубер) – от второго брака.

Зоя Ильинична Жубер.

После революции волна эмигрантов, откатывавшихся с севера, сильно взволновала прозорливого Жубера. Он умолял свою супругу покинуть батумские берега, променять их на теплый юг Франции. Но набожная Зоя Ильинична не хотела покинуть свою православную родину. Не смогла променять Россию на Францию.

Но был ли тогда этот край христианским? Аджарцы исповед(ыв)али магометанство. Грузины – христиане, но их тогда в Батуми было довольно мало, как и аджарцев, в основном живших в горах. В Батуми было много греков и особенно армян, – беженцев из Турции после геноцида 1915 года. Многонациональный, с разными направлениями религии, но в основном христианский край.

Зоя Жубер со своей внучкой на Зеленом Мысу. 1927 год.

Эдгар Жубер остался на Зеленом мысу. Жизнь в начале двадцатых годов, казалось, была вполне упорядоченной. Старшая дочь Валентина удачно вышла замуж за пламенного революционера Моцкобили. Молодожены ездили в Германию. В 1937 году Моцкобили был в Аджарии министром торговли. Его обвинили в том, что он продал отравленные семена кукурузы – они не всходили. Он был арестован и расстрелян. Через несколько дней после засухи полили дожди, и появились дружные всходы кукурузы.

Эдгар Жубер был также арестован и расстрелян. Его супругу Зою Ильиничну за преданность православной вере, которую она никогда не скрывала, сослали в лагерь в поселке Чаква. Старшая дочь Валентина, у которой было двое маленьких детей, оказалась в ссылке в Казахстане, в Акмолинском лагере жен изменников Родины – он назывался «АЛЖИР». До 1953 года и мать и дочь были в заключении.

О том, что ее муж был расстрелян, Валентина узнала только в 1953 году.

Слева Осман Моцкобили, справа Валентина — его жена, в центре их дочь Нелли.

В середине восьмидесятых годов, возвращаясь с работы, Майя обязательно заходила к Валентине Васильевне Жубер-Моцкобили. Она жила одна. Плела разнообразные панно и вазы из листьев кордилины, разводила редкие цветы. Майя сидела в кресле, любовалась видом на бухту, на Батумский мыс. А Валентина Васильевна рассказывала, как ее отправляли по этапу в Казахстан. Ей передали, что среди провожающих этап родственников и соседей будут и ее дети. На дочку наденут красную шапочку. Валентина долго высматривала ее в толпе, но не увидела.

Зоя Жубер и ее дочь Валентина.

Детей взяли к себе на воспитание родственники мужа – аджарцы. В Грузии к детям репрессированных относились мягко, жалели. Об этом пишет и кинорежиссер Георгий Данелия в своих кратких воспоминаниях.

Все годы ссылки в Казахстане Валентина жила с мыслью о том, что ее муж жив. Зимой, под вой пурги, она писала стихи, вспоминая Зеленый мыс, любимого мужа, детей, лестницы к морю. Это лестницы дачи Стюр. Стихи Валентины Васильевны были написаны на листке тетради. Годы спустя Майя их переписала. Некоторые слова не смогла перевести, так как были написаны невнятно.

Стихи Валентины Васильевны Жубер. Акмолинск, 1945 год (АЛЖИР) точка 26.

«Грезы о Зеленом мысе»

Есть уголок прекраснейший на юге
Зелено-голубое море, под ним отвесная скала
По лестнице наверх, поднявшись на досуге,
Ковер увидишь, чудесница природа наткала
Фонтан в нем золотые рыбки…

Осман и Валентина Моцкобили.

В прошлом году, в поисках дома, где когда-то останавливались на Зеленом мысу писатели Ильф и Петров, я расспрашивал о них местных жителей. Многие даже не слышали об авторах книг «12 стульев» и «Золотого теленка». Кто-то посоветовал спросить о них на бывшей даче мадам Жубер. И там мне дали номер телефона самого хозяина дома. Им оказался правнук мадам Жубер – Александр Акопян. Он родился и живет в Батуми. Там закончил школу. Затем учился в Ленинграде, в институте связи. На Зеленом мысу бывает редко. Не хватает на это времени. Однако согласился поговорить со мной. Наша встреча состоялась в прошлом году. Мы сидели на скамейке у дома его прабабушки, и он рассказывал мне о своих близких. Сказал, что хорошо помнит прабабушку и бабушку, которые жили на Зеленом мысу. Многое узнал от них о тех тяжелых испытаниях, которые обрушились на его семью. Но до сих пор не знает всей правды, как и многие, кому суждено было жить в те времена. Послушать его рассказ можно в конце страницы.

Александр Акопян — правнук Зои Жубер на Зеленом мысу.

Еще фрагмент из воспоминаний Майи Мазуренко, в котором она вспоминает семью Жубер.

«В детстве я помнила дом Жуберов заколоченным, таинственным. О его хозяевах упоминали шепотом. Но потом там появились жильцы. В 1953 году мать и дочь освободили. В своем доме они обнаружили соседку Вардо. Первое, что она им сказала: «Ах, мне приснился сон, как будто хозяева возвращаются». Сон в руку. В доме ничего не осталось — все (было) конфисковано. Вместо мебели были только ящики.

В Аджарии на похороны приходят все соседи. Торжественно проходят вокруг гроба. Прощаются. Однажды во время такого «прощания» заметили на жене (одного из местных жителей) драгоценности Зои Ильиничны Жубер. Это были когда-то ее соседи. Мать и дочь постепенно привели свой дом в порядок, стали жить без былой роскоши, но со свойственным им вкусом. По-прежнему этот дом был уютным и гостеприимным».

Зеленый мыс. Дача Жубер.

В своей книге «Утраченная Колхида» Майя Мазуренко пишет: «Приезжая на Зеленый мыс из Магадана в семидесятые годы, она часто бывала у Жуберов. «Аичка, милая. Дай я тебя благословлю!» – говорила уже не встававшая с постели по старости Зоя Ильинична.

Вопрос о наследстве волновал дочерей: Веру – косметичку, Валентину – вдову расстрелянного министра торговли настоящую наследницу, — дочь Жубера, Татьяну Эдгаровну. В то время она с мужем, — Володей Дорошевым, эстрадным весельчаком, жила в Ленинграде и приезжала на Зеленый мыс только отдыхать.

Для оформления завещания из Хелвачаури была приглашена нотариус Нинель Вахтанговна.

Все было тихо и мирно. Никто не ссорился. Пожилая мать распределила доли наследства. И аккуратная Валентина Васильевна положила завещание в железную коробочку.

Вид на море с дачи Жубер.

Прародители «великого комбинатора»

В предыдущих программах я начал читать отрывки из книги Майи Мазуренко «Утраченная Колхида». В ней Майя вспоминает о годах ее жизни на Зеленом мысу. Это уникальное природное местечко находится вблизи Батуми. В начале ХХ века оно даже превратилось в модный курорт, именно здесь был создан Батумский ботанический сад. Тот период можно назвать временем расцвета. А к середине прошлого века, пишет Майя в своих воспоминаниях, многое здесь стало меняться в другом направлении.

Я полагаю, что сейчас эти места переживают своего рода период ренессанса. Так ли это? Мы пока не знаем. Однако хотелось бы на это надеяться. В будущее заглянуть нам пока не просто. А вот обратить свой взор в прошлое пока еще можно. Потому я продолжаю чтение воспоминаний Майи Мазуренко из ее книги «Утраченная Колхида».

Майя Мазуренко.

Из главы под названием «Михаил Булгаков»

С 1921 по 1926 год Булгаков в Москве работал в газете «Гудок», где он напечатал около 120 фельетонов. Там он общался с Ильфом и Петровым, (с) Катаевым.

Мечта побывать еще раз на Зеленом мысу не оставляла Булгакова. В мае 1928 года он побывал там вместе со своей второй женой, — Любовью Евгеньевной Белозерской. Жили они на даче Стюр (так пишет в своих воспоминаниях Белозерская). Это было последнее посещение Булгаковым Зеленого мыса. Вскоре он развелся с Любовью Евгеньевной, встретив Елену Сергеевну Шиловскую, — свою последнюю супругу.

(Это) маленькое биографическое исследование, вполне дилетантское. Но даты все выверены. Было чрезвычайно интересно представить Михаила Афанасьевича на одном из резких поворотов его судьбы. Как бы сложилась его судьба, если бы он уехал из России? Стал бы он тем великим писателем, каким стал в России, несмотря на все свои мытарства? Написал бы романы «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита»?

Я поняла, размышляет Майя Мазуренко, (что) Ильф и Петров поехали писать свой знаменитый роман «Двенадцать стульев» на Зеленый мыс именно по совету Михаила Афанасьевича (Булгакова). (Они) ходили в гости к моему деду Генриху Антоновичу Зельгейм(у). Некоторые традиционные семейные рассказы были подхвачены Ильфом и вошли в знаменитый роман, хотя и в измененном виде. В начале главы «Зеленый мыс» в точности описан вид, который открывается с дачи Зельгейм(ов).

А не посоветуй Булгаков Ильфу и Петрову поехать в Батуми, веселая глава «Зеленый мыс», возможно, и не была бы ими создана!»

Глава из книги Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», как полагают многие, была написана на Зеленом мысу. В ней священник отец Федор в поисках драгоценностей прибыл в Батуми и отправился к владельцу мебельного гарнитура инженеру Брунсу на Зеленый мыс. Именно в этом мебельном гарнитуре были спрятаны те драгоценности, которые искал отец Федор.

ГЛАВА XXXVII. ЗЕЛЕНЫЙ МЫС

Инженер Брунс сидел на каменной веранде дачи на Зеленом Мысу под большой пальмой, накрахмаленные листья которой бросали острые и узкие тени на бритый затылок инженера, на белую его рубашку и на гамбсовский стул из гарнитура генеральши Поповой, на котором томился инженер, дожидаясь обеда.

Брунс вытянул толстые, наливные губы трубочкой и голосом шаловливого карапуза протянул:

— Му-у-усик!

Дача молчала.

Тропическая флора ластилась к инженеру. Кактусы протягивали к нему свои ежовые рукавицы. Драцены гремели листьями. Бананы и саговые пальмы отгоняли мух с лысины инженера. Розы, обвивающие веранду, падали к его сандалиям.

Но все было тщетно. Брунс хотел обедать. Он раздраженно смотрел на перламутровую бухту, на далекий мысик Батума и певуче призывал:

— Му-у-у-усик! Му-у-у-усик!

Во влажном субтропическом воздухе звук быстро замирал. Ответа не было. Брунс представил себе большого коричневого гуся с шипящей жирной кожей и, не в силах сдержать себя, завопил:

— Мусик!!! Готов гусик?!

— Андрей Михайлович! — закричал женский голос из комнаты. — Не морочь мне голову!

Инженер, свернувший уже привычные губы в трубочку, немедленно ответил:

— Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика!

— Пошел вон, обжора! — ответили из комнаты.

Но инженер не покорился. Он собрался было продолжать вызовы гусика, которые он безуспешно вел уже два часа, но неожиданный шорох заставил его обернуться.

Из черно-зеленых бамбуковых зарослей вышел человек в рваной синей косоворотке, опоясанной потертым витым шнурком с густыми кистями, и в затертых полосатых брюках. На добром лице незнакомца топорщилась лохматая бородка. В руках он держал пиджак. Человек приблизился и спросил приятным голосом:

— Где здесь находится инженер Брунс?

— Я инженер Брунс, — сказал заклинатель гусика неожиданным басом. — Чем могу?

Человек молча повалился на колени. Это был отец Федор.

— Вы с ума сошли! — воскликнул инженер, вскакивая. — Встаньте, пожалуйста!

— Не встану, — ответил отец Федор, водя головой за инженером и глядя на него ясными глазами.

— Встаньте!

— Не встану!

И отец Федор осторожно, чтобы не было больно, стал постукивать головой о гравий.

— Мусик! Иди сюда! — закричал испуганный инженер. — Смотри, что делается. Встаньте, я вас прошу. Ну, умоляю вас!

— Не встану, — повторил отец Федор. На веранду выбежала Мусик, тонко разбиравшаяся в интонациях мужа.

Завидев даму, отец Федор, не поднимаясь с колен, проворно переполз поближе к ней, поклонился в ноги и зачастил:

— На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас уповаю.

Тогда инженер Брунс покраснел, схватил просителя под мышки и, натужась, поднял его, чтобы поставить на ноги, но отец Федор схитрил и поджал ноги. Возмущенный Брунс потащил странного гостя в угол и насильно посадил его в полукресло (гамбсовское, отнюдь не из воробьяниновского особняка, но из гостиной генеральши Поповой).

— Не смею, — забормотал отец Федор, кладя на колени попахивающий керосином пиджак булочника, — не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ.

И отец Федор сделал попытку снова пасть на колени.

Инженер с печальным криком придержал отца Федора за плечи.

— Мусик, — сказал он, тяжело дыша, — поговори с этим гражданином. Тут какое-то недоразумение.

Мусик сразу взяла деловой тон.

— В моем доме, — сказала она грозно, — пожалуйста, не становитесь ни на какие колени!

— Голубушка! — умилился отец Федор. — Матушка!

— Никакая я вам не матушка. Что вам угодно?

Поп залопотал что-то непонятное, но, видно, умилительное… Только после долгих расспросов удалось понять, что он как особой милости просит продать ему гарнитур из двенадцати стульев, на одном из которых он в настоящий момент сидит.

Инженер от удивления выпустил из рук плечи отца Федора, который немедленно бухнулся на колени и стал по-черепашьи гоняться за инженером.

— Почему, — кричал инженер, увертываясь от длинных рук отца Федора, — почему я должен продать свои стулья? Сколько вы ни бухайтесь на колени, я ничего не могу понять!

— Да ведь это мои стулья, — простонал отец Федор.

— То есть как это ваши? Откуда ваши? С ума вы спятили? Мусик, теперь для меня все ясно! Это явный псих!

— Мои, — униженно твердил отец Федор.

— Что ж, по-вашему, я у вас их украл? — вскипел инженер. — Украл? Слышишь, Мусик! Это какой-то шантаж!

— Ни боже мой, — шепнул отец Федор.

— Если я их у вас украл, то требуйте судом и не устраивайте в моем доме пандемониума! Слышишь, Мусик! До чего доходит нахальство. Пообедать не дадут по-человечески!

Нет, отец Федор не хотел требовать «свои» стулья судом. Отнюдь. Он знал, что инженер Брунс не крал у него стульев. О нет! У него и в мыслях этого не было. Но эти стулья все-таки до революции принадлежали ему, отцу Федору, и они бесконечно дороги его жене, умирающей сейчас в Воронеже. Исполняя ее волю, а никак не по собственной дерзости он позволил себе узнать местонахождение стульев и явиться к гражданину Брунсу. Отец Федор не просит подаяния. О нет! Он достаточно обеспечен (небольшой свечной заводик в Самаре), чтобы усладить последние минуты жены покупкой старых стульев. Он готов не поскупиться и уплатить за весь гарнитур рублей двадцать.

— Что? — крикнул инженер багровея. — Двадцать рублей? За прекрасный гостиный гарнитур? Мусик! Ты слышишь? Это все-таки псих! Ей-богу, псих!

— Я не псих, а единственно выполняя волю пославшей мя жены…

— О ч-черт, — сказал инженер, — опять ползать начал! Мусик! Он опять ползает!

— Назначьте же цену, — стенал отец Федор, осмотрительно биясь головой о ствол араукарии.

— Не портите дерева, чудак вы человек! Мусик, он, кажется, не псих. Просто, как видно, расстроен человек болезнью жены. Продать ему разве стулья, а? Отвяжется, а? А то он лоб разобьет!

— А мы на чем сидеть будем? — спросила Мусик.

— Купим другие.

— Это за двадцать-то рублей?

— За двадцать я, положим, не продам. Положим, не продам я и за двести… А за двести пятьдесят продам.

Ответом послужил страшный удар головой о драцену.

— Ну, Мусик, это мне уже надоело. — Инженер решительно подошел к отцу Федору и стал диктовать ультиматум:

— Во-первых, отойдите от пальмы не менее чем на три шага; во-вторых, немедленно встаньте. В-третьих, мебель я продам за двести пятьдесят рублей, не меньше.

— Не корысти ради, — пропел отец Федор, — а токмо во исполнение воли больной жены.

— Ну, милый, моя жена тоже больна. Правда, Мусик, у тебя легкие не в порядке? Но я не требую на этом основании, чтобы вы… ну… продали мне, положим, ваш пиджак за тридцать копеек.

— Возьмите даром! — воскликнул отец Федор. Инженер раздраженно махнул рукой и холодно сказал:

— Вы ваши шутки бросьте. Ни в какие рассуждения я больше не пускаюсь. Стулья оценены мною в двести пятьдесят рублей, и я не уступлю ни копейки.

— Пятьдесят, — предложил отец Федор.

— Мусик! — сказал инженер. — Позови Багратиона. Пусть проводит гражданина!

— Не корысти ради…

— Багратион!

Отец Федор в страхе бежал, а инженер пошел в столовую и сел за гусика. Любимая птица произвела на Брунса благотворное действие. Он начал успокаиваться.

В тот момент, когда инженер, обмотав косточку папиросной бумагой, поднес гусиную ножку к розовому рту, в окне появилось умоляющее лицо отца Федора.

— Не корысти ради, — сказал мягкий голос. — Пятьдесят пять рублей.

Инженер, не оглядываясь, зарычал. Отец Федор исчез.

Весь день потом фигура отца Федора мелькала во всех концах дачи. То выбегала она из тени криптомерий, то возникала она в мандариновой роще, то перелетала через черный двор и, трепеща, уносилась к Ботаническому саду.

Инженер весь день призывал Мусика, жаловался на психа и на головную боль. В наступившей тьме время от времени раздавался голос отца Федора.

— Сто тридцать восемь! — кричал он откуда-то с неба.

А через минуту голос его приходил со стороны дачи Думбасова.

— Сто сорок один, — предлагал отец Федор, — не корысти ради, господин Брунс, а токмо…

Наконец, инженер не выдержал, вышел на середину веранды и, вглядываясь в темноту, начал размеренно кричать:

— Черт с вами! Двести рублей! Только отвяжитесь.

Послышались шорох потревоженных бамбуков, тихий стон и удаляющиеся шаги. Потом все смолкло. В заливе барахтались звезды. Светляки догоняли отца Федора, кружились вокруг головы, обливая лицо его зеленоватым медицинским светом.

— Ну и гусики теперь пошли, — пробормотал инженер, входя в комнаты.

Между тем отец Федор летел в последнем автобусе вдоль морского берега к Батуму. Под самым боком, со звуком перелистываемой книги, набегал легкий прибой, ветер ударял по лицу, и автомобильной сирене отвечало мяуканье шакалов.

В этот же вечер отец Федор отправил в город N жене своей Катерине Александровне такую телеграмму:

ТОВАР НАШЕЛ ВЫШЛИ ДВЕСТИ ТРИДЦАТЬ ТЕЛЕГРАФОМ ПРОДАЙ ЧТО ХОЧЕШЬ ФЕДЯ

Два дня он восторженно слонялся у брунсовой дачи, издали раскланивался с Мусиком и даже время от времени оглашал тропические дали криками:

— Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги!

На третий день деньги были получены с отчаянной телеграммой:

ПРОДАЛА ВСЕ ОСТАЛАСЬ БЕЗ ОДНОЙ КОПЕЙКИ ЦЕЛУЮ И ЖДУ ЕВСТИГНЕЕВ ВСЕ ОБЕДАЕТ КАТЯ

Отец Федор пересчитал деньги, истово перекрестился, нанял фургон и поехал на Зеленый Мыс.

Погода была сумрачная. С турецкой границы ветер нагонял тучи. Чорох курился. Голубая прослойка в небе все уменьшалась. Шторм доходил до шести баллов. Было запрещено купаться и выходить в море на лодках. Гул и гром стояли над Батумом. Шторм тряс берега.

Достигши дачи инженера Брунса, отец Федор велел вознице-аджарцу в башлыке подождать и отправился за мебелью.

— Принес деньги я, — сказал отец Федор, — уступили бы малость.

— Мусик, — застонал инженер, — я не могу больше!

— Да нет, я деньги принес — заторопился отец Федор, — двести рублей, как вы говорили.

— Мусик! Возьми у него деньги! Дай ему стулья. И пусть сделает все это поскорее. У меня мигрень.

Цель всей жизни была достигнута. Свечной заводик в Самаре сам лез в руки. Брильянты сыпались в карманы, как семечки.

Двенадцать стульев один за другим были погружены в фургон. Они очень походили на воробьяниновские, с тою только разницей, что обивка их была не ситцевая, в цветочках, а репсовая, синяя в розовую полосочку.

Нетерпение охватывало отца Федора. Под полою у него за витой шнурок был заткнут топорик. Отец Федор сел рядом с кучером и, поминутно оглядываясь на стулья, выехал к Батуму. Бодрые кони свезли отца Федора и его сокровища вниз, на шоссейную дорогу, мимо ресторанчика «Финал», по бамбуковым столам и беседкам которого гулял ветер, мимо туннеля, проглатывавшего последние цистерны нефтяного маршрута, мимо фотографа, лишенного в этот хмурый денек обычной своей клиентуры, мимо вывески «Батумский ботанический сад» и повлекли не слишком быстро над самой линией прибоя. В том месте, где дорога соприкасалась с массивами, отца Федора обдавало солеными брызгами. Отбитые массивами от берега, волны оборачивались гейзерами, поднимались к небу и медленно опадали.

Толчки и взрывы прибоя накаляли смятенный дух отца Федора. Лошади, борясь с ветром, медленно приближались к Махинджаури. Куда хватал глаз, свистали и пучились мутные зеленые воды. До самого Батума трепалась белая пена прибоя, словно подол нижней юбки, выбившейся из-под платья неряшливой дамочки.

— Стой! — закричал вдруг отец Федор вознице. — Стой, мусульманин!

И он, дрожа и спотыкаясь, стал выгружать стулья на пустынный берег. Равнодушный аджарец получил свою пятерку, хлестнул по лошадям и уехал. А отец Федор, убедившись, что вокруг никого нет, стащил стулья с обрыва на небольшой, сухой еще кусок пляжа и вынул топорик.

Минуту он находился в сомнении, не знал, с какого стула начать. Потом, словно лунатик, подошел к третьему стулу и зверски ударил топориком по спинке. Стул опрокинулся, не повредившись.

Памятник отцу Федору в Харькове.

— Ага! — крикнул отец Федор. — Я т-тебе покажу!

И он бросился на стул, как на живую тварь. Вмиг стул был изрублен в капусту. Отец Федор не слышал ударов топора о дерево, о репс и о пружины. В могучем реве шторма глохли, как в войлоке, все посторонние звуки.

— Ага! Ага! Ага! — приговаривал отец Федор, рубя сплеча.

Стулья выходили из строя один за другим. Ярость отца Федора все увеличивалась. Увеличивался и шторм. Иные волны добирались до самых ног отца Федора.

От Батума до Синопа стоял великий шум. Море бесилось и срывало свое бешенство на каждом суденышке. Пароход «Ленин», чадя двумя своими трубами и тяжело оседая на корму, подходил к Новороссийску. Шторм вертелся в Черном море, выбрасывая тысячетонные валы на берега Трапезунда, Ялты, Одессы и Констанцы. За тишиной Босфора и Дарданелл гремело Средиземное море. За Гибралтарским проливом бился о Европу Атлантический океан. Сердитая вода опоясывала земной шар.

А на батумском берегу стоял отец Федор и, обливаясь потом, разрубал последний стул. Через минуту все было кончено. Отчаяние охватило отца Федора. Бросив остолбенелый взгляд на навороченную им гору ножек, спинок и пружин, он отступил. Вода схватила его за ноги. Он рванулся вперед и, вымокший бросился на шоссе. Большая волна грянулась о то место, где только что стоял отец Федор, и, катясь назад, увлекла с собой весь искалеченный гарнитур генеральши Поповой. Отец Федор уже не видел этого. Он брел по шоссе, согнувшись и прижимая к груди мокрый кулак.

Он вошел в Батум, сослепу ничего не видя вокруг. Положение его было самое ужасное. За пять тысяч километров от дома, с двадцатью рублями в кармане, доехать в родной город было положительно невозможно.

Отец Федор миновал турецкий базар, на котором ему идеальным шепотом советовали купить пудру Кота, шелковые чулки и необандероленный сухумский табак, потащился к вокзалу и затерялся в толпе носильщиков.

Александр Акопян.

В прошлый раз я беседовал с жителем Батуми Александром Акопяном. Он правнук Зои Жубер, которая жила на Зеленом мысу в то время, когда сюда приезжали Ильф и Петров. Она рассказывала ему еще в детстве, что не раз встречалась с писателями. Они частенько заходили к ней в гости по дороге на дачу, где снимали тогда комнату. Кое-что Александр помнит из рассказа его прабабушки.

А вот что пишет о писателях и их жизни на Зеленом мысу в своей книге Майя Мазуренко в главе, посвященной им.

«Рядом с усадьбой Жубер, ниже по склону, – усадьба Дукмасова. Там в начале двадцатых годов отдыхали и писали свой роман «12 стульев» Илья Ильф и Евгений Петров.

В 1923 году Дукмасов еще жил там, сдавал комнаты отдыхающим. Много лет спустя Татьяна Эдгаровна Жубер, рассказывая мне о своем счастливом детстве в начале двадцатых, вспоминала и о попе Острикове, праобразе попа Вострикова, который после Дукмасова владел соседней дачей.

Писатели веселились. В начале двадцатых новая советская жизнь диктовала свои правила. На станции Зеленый мыс торговала папиросами и спичками усатая, с низким голосом, как у тещи Воробьянинова, старушка Падеревская. По моде тех времен она скручивала папиросную бумагу, набивала отборным, крепчайшим табаком «Самсун». Курила и сама. Старушка не простая, – до революции она была фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Федоровны. При побеге драгоценности спрятала в корсет. Прислуга, затягивавшая корсет, оказалась посвященной в тайну драгоценностей. Как рассказывала Валентина Васильевна, служанка вместе со своим любовником пристукнула фрейлину (слово «пристукнула» очень забавно звучало в устах Валентины Васильевны) и украла драгоценности. А фрейлина, придя в себя, нашла приют на зеленомысской даче Жубер.

И далее Майя пишет: Мою бабушку Мадлен, в девичестве Монрибо, Ильф и Петров назвали «Мусиком». Вспомните «Мусик, где мой гусик?». Мой дед стал прототипом инженера Брунса. В доме Зельгейм(ов) любили гостей, о чем свидетельствуют многочисленные фотографии застолий на красивой площадке. Запеченный гусь – коронное блюдо моей бабушки.

Дед и бабушка два года назад приехали из Средней Азии. Дед любил петь, бабушка аккомпанировала. Однажды, во время музицирования гости и хозяева не заметили, как мальчишка унес кипящий самовар. Эта история легла в основу истории о Полесове.

Казалось, в те годы жизнь состояла из забавных сюжетов и приятной беззаботной праздности. После революционных невзгод, голода, жизнь на Зеленом мысу воспринималась именно так».

Илья Ильф и Евгений Петров.

Ильф и Петров — так называли двух советских писателей-сатириков Илью Ильфа и Евгения Петрова. Они вместе написали свои знаменитые романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». В них они повествуют о похождениях главного героя — «великого комбинатора» — Остапа Бендера. Эти книги много раз переиздавались и переведены на другие языки.

Начинающие писатели познакомились в 1925 году, а уже вскоре начали работать вместе. Сочиняли фельетоны и подписи к рисункам в журнале «Смехач», редактировали материалы для газеты «Гудок». Первой их значительной работой стал роман «Двенадцать стульев», опубликованный в 1928 году в журнале «Тридцать дней». А о дальнейшей судьбе Остапа Бендера писатели рассказали в следующем своем романе «Золотой теленок». Оба их романа имели большой успех у читателей.

В 30-е годы их фельетоны печатались в газете «Правда», в еженедельнике «Литературная газета» и в журнале «Крокодил». В 1935 и 1936 годах Ильф и Петров совершили путешествие по Америке. О своих впечатлениях они написали в книге «Одноэтажная Америка», которая вышла в свет в 1937 году. В том же году умер Илья Ильф.

Начиная с 1939 года их произведения длительное время не переиздавались. «В 1947 году, по «требованиям трудящихся», а фактически с санкции Сталина, писателей посмертно предали остракизму, причислили к «безродным космополитам» и вскоре официально запретили переиздавать. В 1949 году изъяли из библиотек и передали в спецхраны книги «Двенадцать стульев», «Золотой телёнок» и «Одноэтажная Америка». Писателей обвинили в «оглуплении советского человека». А запрет на их произведения был отменен лишь в 1956 году в связи с хрущевской оттепелью», — читаем в Википедии.

Идею романа «Двенадцать стульев» подал молодым авторам писатель Валентин Катаев, об этом рассказал в своих воспоминаниях Евгений Петров. Катаев предложил им подготовить рукопись, по которой бы впоследствии он сам мог «пройтись рукой мастера». Идея показалась им интересной, и в 1927 году они приступили к работе.

Писатель Валентин Катаев.

Валентин Катаев хорошо представлял себе весь нелегкий процесс создания литературного произведения от замысла до печати. Он чувствовал, в чем состоит интерес читателя, легко мог придумать странный сюжет, а затем найти тех, кто сможет воплотить его идею в жизнь. Он даже умел предсказать «успех книги вплоть до мировой славы авторов. Правда, поначалу он недооценил своих «литературных негров», — как пишет литературный критик Сергей Беляков.

Поставив своим «литературным неграм» творческую задачу, Катаев уехал отдыхать на Зеленый мыс. Туда начинающие соавторы периодически отправляли телеграммы, прося консультаций по разным вопросам, однако в ответ получали короткие депеши со словами: «Думайте сами». Вернувшись в Москву, Катаев познакомился с первой частью романа и сразу же предсказал ему «долгую жизнь».

В качестве платы за свою идею Катаев попросил молодых авторов посвятить ему роман и преподнести с первого гонорара подарок в виде золотого портсигара. Оба этих условия были выполнены.

Известно, что первую часть романа Ильф и Петров написали за месяц, а уже к 1928 году был закончен весь роман. Сразу же началась его публикация на страницах журнала «Тридцать дней».

В главе «Зеленый мыс», которую я прочитал в начале, отсутствует главный герой — Остап Бендер. Кто же он такой? – спрашивает во вступительной статье к очередному переизданию романа «Двенадцать стульев» советский писатель Константин Симонов. И сам же, учитывая то время, в которое он жил, отвечает: «Это плут, привыкший обеспечивать себе средства к существованию не трудом, а разного рода мошенническими комбинациями, по преимуществу непосредственно не подпадающими под те или иные статьи Уголовного кодекса. Это жулик, главные свойства которого — ловкость и находчивость — проявляются при эксплуатации человеческого легковерия и простодушия, но еще чаще — жадности, косности и тупости» — конец цитаты.

Согласитесь, перед нами человек с весьма сомнительной репутацией. И все же он уже почти целое столетие остается одним из самых ярких литературных образов ХХ века. «Главный секрет обаяния Остапа Бендера… в (его) жизнелюбии, в ощущении жизни как счастливого дара. Жизнелюбие Бендера связано с его энергией и определяется ею, наступательной энергией. Остап ошеломляет и подавляет любого противника и почти всегда оказывается победителем, хозяином положения – так пишет о нем литературный критик Сергей Беляков.

«Двенадцать стульев», 1971. Арчил Гомиашвили в роли Остапа Бендера.

Он так же считает, что в XX веке было создано не так уж много оригинальных литературных типов. Остап Бендер — одна из немногих удач. Герой создан не по принципу узнаваемости, а по принципу неожиданности характера. Циник с душой поэта, бескорыстный мошенник. Этот образ афериста, циника, хитреца, вешающего лапшу на уши окружающим, роднит с такими «героями» русской литературы, как Хлестаков и Чичиков.  

А писатель Евгений Петров так писал о совместной работе с Ильей Ильфом: «Мы вспоминали о том, как легко писались «Двенадцать стульев», и завидовали собственной молодости». Тогда они смотрели на жизнь советской России как люди, жившие в то время, в конце 20-х годов ХХ века. Они видели ее изнутри, именно такой, какой она была в реальности. А затем на страницах своих произведений представляли ее такой, какой она была на самом деле, без всякой фальши. При этом они отдавали себе отчет в том, что эта странная «новая власть» все же дала им возможность: Ильфу, Петрову, Катаеву и многим другим писателям, — реализовать их талант. Они ценили это.

Ильф и Петров за работой.

«Закройте дверь. Я скажу вам всю правду, — замечал Илья Ильф. — Я родился в бедной еврейской семье и учился на медные деньги». Ему вторил Валентин Катаев: «Мы — разночинцы. Нам нечего терять, даже цепей, которых у нас тоже не было». Кажется, под этой фразой тогда многие могли бы подписаться. И в первую очередь, главный герой «Двенадцати стульев» – Остап Бендер. У которого, по сути, нет никакого прошлого. Он пришел ниоткуда и ушел в никуда.

Памятник Остапу Бендеру возле «Провала», Пятигорск.

Раньше здесь было красиво…

Я продолжаю знакомить вас с воспоминаниями Майи Мазуренко, опубликованными ею в 2012 году в книге «Утраченная Колхида». В ней она рассказывает о судьбе близких ей людей, которые связаны были с Зеленым мысом и Батумским ботаническим садом на протяжении почти целого столетия. Они были знакомы с известными писателями и учеными того времени, которые в разные годы побывали в этих местах.

Драматические сюжеты из их жизни тесно переплелись с теми потрясениями, которые происходили в стране и мире. Майя Мазуренко — профессор ботаник, она не профессиональный литератор. Однако ее повествование изложено ярким, образным языком, наполнено эмоциональной экспрессией. В самом начале автор замечает, что некоторые персонажи и события в книге являются вымышленными. В этот раз я хочу обратиться к событиям, относящимся к 50-м и 60-м годам прошлого столетия.

Майя Мазуренко.

Ботанический сад

«За дачей Ратишвили начинались владения Павла Татаринова, после советизации Грузии, присоединенные к ботаническому саду, — пишет Майя Мазуренко.

Тут я хочу пояснить. Павел Татаринов в 1891 году возглавил Сухумский ботанический сад. А когда началось обсуждение вопроса о создании на юге большого субтропического парка, он в 1901 году переехал в Батуми, на Зеленый мыс. Здесь Павел Татаринов разбил сад и построил дом. В нем теперь располагается дирекция Батумского ботанического сада.

«Большую ценность представлял созданный в 1912 году на Зеленом мысу Батумский ботанический сад, — продолжает Майя Мазуренко. — Часть горы над тоннелем, приморский холм, протянувшийся до поселка Чаква, и удельные земли, были отведены под территорию ботанического сада.

Андрей Краснов – ботаник, путешественник, – мечтал о его создании. Географические отделы которого должны были представлять флору разных уголков субтропиков мира. Ранее, в своем частном владении, на крутой горе в Адлере, Краснов пытался создать подобные отделы. Но только в Батуми это ему удалось в полной мере. К сожалению, через два года Андрей Николаевич умер. Несмотря на это, его мечта осуществилась. Он справедливо считал, что избранные им 12 видов особо ценных восточных растений преобразят экономику этого края.

Андрей Краснов прожил всего 52 года. Какова была бы его участь во время революции 1917 года – трудно сказать. Его друга Владимира Вернадского советская власть возвысила и сделала одним из своих символов. Но, судя по дневникам, недавно изданным в полном объеме, Вернадский приобрел не только славу, но и постоянный страх. В начале двадцатых годов он хотел уехать в Чехословакию.

Судьба Андрея Краснова, вероятнее всего, сложилась бы иначе. Ведь его брат был известным белогвардейским казачьим атаманом.

Пётр Николаевич Краснов — генерал-майор Русской императорской армии.

Псевдобрат Краснова

События 1956 года

Вероника Генриховна Зельгейм была дамой восторженной, доверчивой до простодушия, — пишет Майя Мазуренко о своей матери. Она заведовала библиотекой Батумского ботанического сада.

Находится сад (недалеко) от Батуми, курортного города, куда летом стремились приехать многие жители Советского союза, особенно из Москвы и Ленинграда. Каждый без исключения курортник, несмотря на жару и нелегкий подъем на холмы, посещает ботанический сад. Стайки туристов, сопровождаемые экскурсоводом и фотографом с ящиком на трех ножках, проходят несколько километров, любуясь чудом субтропиков, созданным Андреем Красновым.

Под огромными кронами магнолий они в полутьме подбирают большие сочные лепестки огромных цветков, под сводами камфарных лавров нюхают листья, источающие камфарный запах. В середине лета здесь душно и жарко, под деревьями – влажно, сумрачно. На ярко освещенных солнцем склонах растут редкие, необычные растения: бананы с огромными листьями, похожими на флаги-гиганты, бамбуковые рощи с яркой зеленью, эвкалипты и многие другие необычные и впечатляющие ботанические редкости.

В (те времена…) экскурсоводы были очень квалифицированными. Прежде, (чем) допустить человека до этой работы, представительная комиссия старших научных сотрудников строго проверяла текст экскурсии и эрудицию экскурсовода. Студенткой Майя тоже летом работала в ботаническом саду экскурсоводом.

Вероника Генриховна Зельгейм.

Экскурсия заканчивалась обычно у могилы Андрея Краснова – основателя сада. И каждый раз (кто-то) из экскурсантов интересовался, брат ли Андрея Краснова — атаман Петр Краснов. Да, он брат. Эти вопросы тогда (немного) раздражали. Какое отношение имеет белогвардеец, казачий атаман к знаменитому ученому? Главное – растения. Смотрите на растения, наслаждайтесь. Но и в следующий раз обязательно задавался тот же вопрос…

У матери Майи была даже толстая книжка казачьего атамана Петра Краснова «Русские в Абиссинии». Писал ее военный, но не без литературного таланта. Книгу спрятали. Имя атамана было запрещено и вспоминалось как проклятое.

Иосиф Сталин позволил казачьему атаману уехать за границу, о чем позже очень сожалел и много лет спустя все же сумел расправиться с ним. Уже престарелого, Петра Краснова, по постановлению Нюрнбергского процесса, выдали СССР и повесили.

Здание дирекции Батумского ботанического сада.

Здание дирекции, где находилась библиотека, которой заведовала мать Майи, располагается на высоком приморском холме. До революции это место принадлежало Павлу Татаринову. Белое здание с башенками в мавританском стиле красиво смотрится на фоне субтропической зелени. На втором этаже – большой темный зал с лепниной на потолке. Это и есть библиотека. Стеллажи книг поднимаются до потолка. Сюда обязательно заходят приезжие ботаники, а также все, кто интересуется историей сада. Вероника Зельгейм – красивая обаятельная дама – с вниманием относится ко всем и помогает. Летом 1956 года домик Майи и ее матери, расположенный недалеко от ботанического сада, словно теремок наполнен студентами. В гости из Москвы, из университета, приехали друзья. Брат из Тбилиси — тоже студент. Рядом дом отдыха тбилисского политехнического института. Там в тот год отдыхал ансамбль «ОРЕРА». Они — тоже студенты, а в последующем – знаменитые музыканты и артисты. Среди них певцы: Буба Кикабидзе, Нани Брегвадзе. Вечерами танцевали под луной. Море, праздничная атмосфера.

Вокально-инструментальный ансамбль ОРЕРА.

В один из чудесных (летних) дней мать Майи Мазуренко пришла после работы вместе с невысоким старичком. Отозвала ее в сторонку и таинственно, полушепотом сообщила, что она привела брата Андрея Краснова. Просила встретить его торжественно.

Майя сразу же поинтересовалась: кроме атамана, у Андрея Краснова был ли брат? Вероника, очень восторженная и доверчивая, твердила, что этот брат – настоящий. Пересказывалась холодящая душу история о каком-то побеге, о шраме, нанесенном большевиками. Подробности были убедительны.

Чтобы принять знаменитость, напряглись, приготовили цыпленка. Вероника была искусной кулинаркой, готовила замечательно. Усадили почетного старичка в центре стола, правда, плотно заполненного студентами с отменным аппетитом.

Старичок был совсем не похож на благообразный облик Андрея Краснова: какой-то помятый, серый.

Через несколько дней после визита старичок прислал Веронике письмо. Увы, не с благодарностями, а с упреками. Вы-де, Вероника Генриховна, отнеслись ко мне не с должным уважением: ножку цыпленка положили сыну. Выяснилось, что старичок никакой не брат, а прохвост.

(Этот) очередной «сын лейтенанта Шмидта» очень огорчил Веронику. Она была в растерянности. Но, обладая счастливым свойством долго не помнить неприятностей, снова стала с обворожительным гостеприимством приглашать приезжих в гости.

Застолье у дома на Зеленом мысу.

Через несколько лет библиотеку ботанического сада после очередного конгресса посетили знаменитые грузинские археологи. Группа маститых ученых вела под руку не менее «знаменитого» археолога, в котором Вероника узнала «брата Краснова». Он, как и остальные гости, почтительно смотрел на фолианты старинных книг.

Вероника отозвала организатора экскурсии и шепотом поведала о том, что это вовсе не археолог. Ей сразу не поверили, но вскоре обман был раскрыт. Лже-археолога изгнали. И больше о нем ничего не слышали. Возможно, он продолжал пользоваться широким грузинским гостеприимством. Уж очень вкусны сациви, чурчхелы, долма, сациви. Не говоря уж о вине, которое льется под аккомпанемент изумительных тостов!

В то время, когда Майя Мазуренко водила экскурсии по ботаническому саду, он уже был в полном расцвете. Огромный талант и незаурядное воображение Андрея Краснова отразились в проекте сада. Когда-то он сам лично руководил расчисткой непроходимых дебрей. Теперь там были посажены молодые деревья и кустарники.

В субтропиках Колхиды, в их теплом климате, все растет очень быстро. Детище Краснова в середине ХХ века полностью воплотило его мечту. Результатами его труда смогли воспользоваться многие: ведь в то время в Советском Союзе ботанический сад был едва ли не единственным местом, где можно было познакомиться с уникальными растениями влажных субтропиков.

За домом Майи, на холме, за двумя большими квадратными пограничными колоннами, начинался большой сад дачи Карелиных.

Там площадка, в центре которой был высокий, с толстым стволом, с огромной кроной, разросшейся шатром, платан – чинар. Крона бала так густа, что во время ливня под чинаром сухо, а в жару живительная тень. За этот чинар дальше в сад ходить не разрешено. Территория дачи Карелиных стала подсобным хозяйством техникума субтропических культур, который находился на бывших дачах Карелиных, Моат и Триандифилидис.

По дорожкам среди густого мандаринового сада дачи Карелиных Майя иногда прогуливалась с прабабушкой. Красивые цементные лестницы на крутых склонах были обсажены цветущими кустарниками, азалиями, камелиями. Все воспринималось как большой лес или густой заброшенный сад. Всю прелесть этой огромной дачи Майя полностью ощутила в своем отрочестве. Сад Зельгеймов и дача Карелиных были зелены и прекрасны круглый год, особенно весной.

Чай

Сбор чая с интервалами идет все лето, но самый активный – в мае. Майский чай. Ниже дома Майи на северной стороне рядами растут круглые кусты чая. Зимой Вероника или Шурик берут большие, величиной с руку, тяжелые специальные ножницы и подстригают так, чтобы куст имел форму шара.

Чай по своей природе – небольшое дерево. Но для удобства сбора ему придают шаровидную форму, такую, чтобы сборщица чая, как правило, женщина, могла удобно, как по коридору, пробираться между кустами и на уровне груди щипать нежные ростки – флеши чая. Флешь – (это) три молодых листка, а ниже грубый листик в виде малюсенькой рыбки. Рыбий лист. Его ни в коем случае нельзя сорвать. В его пазухе (находится) почка, которая через месяц, в июне, даст новый росток – флешь.

Чайный куст в цвету.

Женщины в больших шляпах с полями. За спиной у сборщиц годорка — легкая корзинка, сплетенная из расщепленных… стеблей бамбука. Собранные листья на жаре начинают преть. Их нужно срочно доставить на чайную фабрику. Они должны сначала подувянуть, затем их скручивают, они проходят ферментацию, высушиваются. Все по особенной технологии.

У (Зельгеймов) плантация чая небольшая. А на даче Карелиных чая много. Весь склон покрыт большими чайными кустами-шарами, между которыми снуют сборщицы, собирая нежный лист.

Майя любила наблюдать за сдачей чайного листа. Собранный чай женщины несут к платану. Там сидит контролер. (Сборщицы) подносят годорку и ставят на весы. Взвешивание чая – (уже) мужская работа. У контролера в руках весы. С одной стороны гиря, с другой – плечо, на которое вешается годорка с чаем.

Сбор чая.

Результат взвешивания записывается. Проверяют и качество собранного чая. Если попадается рыбий лист – чай не сортовой. Чайный лист высыпают на большое рядно. Образуется горка темно-зеленых листьев. Майя подходит, вдыхает неповторимый, терпкий запах свежего чайного листа. Днем мимо (ее) дома под шушабандой проскрипит высокими колесами арба, запряженная буйволом. На нее нагрузят рядно с чайным листом и увезут на фабрику.

Батумский ботанический сад. Майя — экскурсовод.

В Махинджаури на перроне – кучки отдыхающих. Ждут поезд. Он гудит, выезжая из маленького тоннеля. Массовик из нашего дома отдыха, аккомпанируя на аккордеоне, поет: «Сиреневый туман над Махинджаури проплывает…» Поезд подходит к платформе. Отдыхающие мечутся, тащат сумки, букеты и метелки из пальмы.

Метелки очень интересные – на длинной бамбуковой палке из прочных волос веерной пальмы. Их в доме отдыха продает старичок. Старичок время от времени обходит свою «плантацию». Пальм на Зеленом мысу много. Они вырастают самосевом. Старичок обдирает волосы крон пальмы, скручивает их трубочкой и прикрепляет к концу бамбуковой палки. Метелка получается очень прочной, а главное, собирает и мелкую пыль.

На юге в углах под потолком быстро вьют себе паутину пауки. Время от времени ее нужно снимать. Пальмовый веник в этом отношении незаменим, он на длинной палке. И обмахнуть углы легко. Мать Майи сама делает такие веники. Но они не такие прочные и красивые, как у старичка.

Эта традиция теперь уже полностью утрачена и забыта.

Портрет Вероники Генриховны. Автор Владимиров.

Майя сделала из шишек, желудей и коры деревьев игрушки. Отправила своим сослуживцам в подарок к Новому году. Ее тетка тоже загорелась и стала мастерить из шишек игрушки. У нее получалось очень оригинально. Она увлеклась и мастерила их днем и ночью. Человек азартный. Потом остыла. В память об этом творчестве осталась выставка игрушек в застекленном шкафу. Запыленные, они уже никого не привлекали.

Майя привезла небольшой аквариум с рыбками. В то время увлекались рыбками, ездили на птичий рынок. Летом не на кого было их оставить, и Майя привезла их на Зеленый мыс. Тетка начала ухаживать за рыбками. На Зеленом мысу зимой довольно холодно. Рыбкам нужен свет, обогрев. Она приобрела огромный аквариум и стала разводить рыбок. Их было довольно много, в основном вуалехвосты. Это увлечение растянулось на несколько лет. Потом, как это с теткой всегда бывало, увлечение заглохло.

В конце сороковых — начале пятидесятых годов все повально увлекались вышивкой крестиком. Тетка и в этом деле преуспела настолько, что вышивала очень тонко, без канвы. Долго хранила скатерть, вышитую крестиком на грубой мешковине. Никто с ней тоже не мог сравниться. Потом и это дело было заброшено.

Зеленомысская скала. Акварель В. Северова.

В декабре Вероника уехала в Ленинград. А к Майе приехал Андрей – ее муж. С ним не виделась с мая. За это время у них родился сын, которого он еще не видел.

Майя стоит на платформе. Из тоннеля вылетает поезд. На платформу спускается, как кажется в первый момент, совсем незнакомый человек. За более чем полгода в экспедиции Андрей отрастил бороду и в дальнейшем ее не стриг. Так проще. Он не умел и не любил бриться. Майя смирилась с этим.

Выпал снег. Было очень хорошо. Сидели в теплой, натопленной средней комнате, а спать уходили на знаменитую кровать Вероники, купленную еще до войны. Пружины мягко проваливались. На высоких спинках блестели шарики. Хорошо!

Снегопад на Зеленом мысу.

Снег! Как это бывает? Еще вчера расстилали на площадке матрасы и грелись на солнце. Температура поднималась до 25 градусов тепла, загорали в купальниках, а дети лежали голенькими. Но вдруг погода резко испортилась. И теперь казалось уже невероятным, что еще вчера было так хорошо, по-весеннему тепло.

Долгие теплые дни сменились ливнями. Дождь лил непрерывно в течение суток так сильно, что видна была лишь сплошная стена ливня. Вдоль дорог, по склонам холмов бурные и быстрые ручьи смывали почву. Тучи стояли низко. Море стального цвета штормило. На улицу выходить не хотелось. Вся зелень была пропитана влагой. С края площадки видно бушующее, пестревшее белыми барашками море. Пенящиеся волны охватывали снаружи выдающийся в море мыс Батуми.

Непогода сопровождалась бурей и грозой. Молнии сверкали на ночном небе, расцвечивая его фантастическими огненными и серебристо-голубыми стрелами. Ветер ломал ветви деревьев. Иногда сыпал град.

А затем неожиданно наступило затишье. Все на глазах изменилось. Большие бесшумные хлопья снега бесконечной чередой падали из низких туч, застилающих небо. За несколько часов навалило горы снега. Замело дороги. Снег толстыми слоями лег на ветви деревьев, провода. То тут, то там он с шумом падал с деревьев, сваливаясь в огромные сугробы. Высокие стройные кипарисы, криптомерии, кедры стали похожими на заснеженные холмы и горы.

Через несколько дней распогодилось. Снег стал быстро таять, потекли ручьи.

Снег на Зеленом мысу. Акварель В. Северова.

Под деревьями лежали груды опавших листьев, веток, под соснами – горы шишек и хвои, под куннингамиями и криптомериями — большие скопления сухих опавших веток, под кордилинами – слой сухих листьев, а под конфетными деревьями – веточки с мясистыми плодоножками, «конфетами». Налипший снег быстро скатывался с ветвей. Падение большой груды снега с высоких крон сопровождалось звуком, похожим на «буханье» далеких артиллерийских выстрелов.

Гуляли. Сильно пригревало солнце. Под крупными деревьями стоять было опасно. Того и гляди, окажешься внутри огромного сугроба. Природа казалась фантастической. В воздухе тепло, а кругом блестит снег, совершенно скрывший под собой чайные кусты, мандариновые деревья. Зелень пробивается повсюду. Очень экзотично выглядели на фоне снега пальмы.

Когда Андрей уезжал, от снега почти не осталось следов.

Он грустил, расставаясь с нами. Говорил, что в Москве еще зима. А тут весна в январе!

Композитор Андрей Волконский.

В начале 1964 года, в марте приехал на Зеленый мыс композитор Андрей Волконский. Знаменитая личность. Он женат на падчерице Паустовского Галине Арбузовой. Андрей злится на свою мать Киру за то, что она покинула Париж и вернулась с ним на родину. Он мечтает уехать в Париж и надеется пересечь границу, которая как известно, «на замке». В Москве с музыкантом Маркизом он организовал ансамбль под названием «Клавесин». Просвещенный музыкант, он возрождал малоизвестные произведения не только самого Баха, но и его многочисленных сыновей.

Весна. С каждым днем становилось теплее, красивее. Об отъезде думать не хотелось. Пышно цвела мимоза, на площадке тонко распространялся аромат дафны индийской. Каскадами маленьких белых колокольчиков покрылись кусты андромеды. С детьми гуляли по даче Карелиных. Цвели подснежники. На южных склонах фиалка с маленькими душистыми цветками распространяла тонкий аромат. Пригревало солнце. Отпуск заканчивался, пора было возвращаться в Москву – пишет Майя Мазуренко.

Германия. Галле. Майя в ботаническом саду.

Как-то прогуливаясь по склонам Зеленого мыса и рассматривая руины бывших советских здравниц, я познакомился с Нарой Цителадзе. Она родилась в Батуми. После окончания школы, училась в Бакинском политехническом институте. Затем по распределению долгое время работала в Тбилиси.

Нара Цителадзе.

А примерно четверть века тому назад Нара Цителадзе вернулась в Батуми. По рекомендации врачей купила внуку на Зеленом мысу квартиру. Теперь за ней присматривает и часто бывает здесь.

Я уговорил Нару встретиться, чтобы вспомнить годы ее детства и юности. Как было тогда на Зеленом мысе.

Это удивительно, но старшее поколение с большой душевной добротой вспоминает последние десятилетия перед распадом Советского Союза. Им кажется, что жизнь тогда была яркой, запоминающейся. Не было большого достатка в семьях, но жили очень дружно. С удовольствием ждали время летних отпусков, когда Зеленый мыс заполнялся шумом голосов отдыхающих. В здравницы на Зеленом мысу приезжали гости из всех уголков страны.

Нара вспоминает, что неподалеку от ее дома находился сельскохозяйственный институт, там она со своим внуком гуляла, когда он был совсем маленьким. Было все кругом красиво, ухожено. Теперь запустение.